Банкроты и ростовщики Российской империи. Долг, собственность и право во времена Толстого и Достоевского

Наконец, в 1857 году в Одессе проходило 49 процессов о банкротстве при общей сумме долгов по этим делам, превышавшей 3 млн рублей[263]. Эти цифры свидетельствуют о том, что в Одессе существовала весьма крепкая система частного кредита, хотя и не такая обширная, как в Москве или Петербурге. На Правобережной Украине крупным центром кредита был город Бердичев, где ежегодный оборот кредита в конце 1840-х годов оценивался в 20 млн рублей. Согласно военным статистикам, сборов, взимавшихся в городе за регистрацию векселей и заемных писем, хватало для финансирования городских органов управления, суда и больницы[264]. В малых городах и на селе кредит был доступен и у таких местных источников, как дворяне и состоятельные крестьяне (и свободные, и крепостные). Судя по имеющейся у нас обрывочной информации, они были немногочисленны, но способны выдавать ссуды, достигавшие нескольких тысяч рублей[265].

Даже согласно осторожным оценкам, частные кредитные сделки своими совокупными годовыми объемами далеко превосходили государственные ссуды; встречающаяся в научной литературе оценка в 17 % едва ли правдоподобна даже для Воронежской губернии, не говоря уже об остальной империи. Более того, само различие между государственным и частным кредитованием является несколько надуманным, поскольку в государственных и частных кредитных сетях могли одновременно обращаться одни и те же средства: владельцы крепостных, получавшие займы от государства, могли одалживать эти деньги прочим менее привилегированным лицам под более высокие проценты. Что еще более интересно, некоторые владельцы крепостных клали полученные займы в те же государственные банки под 4 % годовых, а затем использовали депозитарные расписки для выдачи частных займов и получения дополнительных процентов[266]. Таким образом, кредит в Российской империи существовал преимущественно вне рамок непосредственного контроля государства.

Бремя задолженности

Существующие дискуссии о частном долге в России, несмотря на их досадную лаконичность, не сходятся в отношении того, представлял ли он собой экономическую возможность или, наоборот, бремя. Как утверждает Алексей Бугров, большинство долгов в XVII веке оставались невыплаченными и потому частный кредит был слишком дорогостоящим и хищническим: на это указывает тот факт, что лишь на небольшой части дошедших до нас долговых соглашений содержатся пометки об их частичном погашении (на самом же деле расписки о погашенных или прощенных долгах возвращались к заемщику, который, надо полагать, сразу же уничтожал их)[267]. Прежние интерпретации российского капитализма исходили из того, что капиталистический кредит был желателен для России, то есть предполагалось, что существовал его дефицит[268]. Трэйси Деннисон в своей работе об институтах русского крепостного права переместилась в поле исследований экономики развития, которое подчеркивает пользу кредита как движущей силы экономического роста[269]. Однако историки, изучающие русское поместное дворянство, не столь оптимистичны. Пожалуй, и по сей день в основе наиболее культурно значимых представлений о роли кредита в русском обществе лежит образ иррационально расточительного дворянства, чья «вестернизация» в XVIII веке обходилась очень дорого и сопровождалась накоплением огромных долгов, которые было просто невозможно выплатить.

Тем не менее данные, которые приводит Аркадиус Кан в защиту этого аргумента, с такой же легкостью можно интерпретировать как доказательство того, что цена «вестернизации» в реальности была не особенно высокой[270]. Более того, факты анекдотического характера, собранные Карновичем, Романовичем-Славатинским и Лотманом, относятся лишь к верхней тонкой прослойке екатерининских вельмож, в самом деле накопивших ошеломляющие долги, и не учитывают внушительных финансовых выгод, которые давали связи с императорским двором[271]. Ставить знак равенства между дворянством и расточительным потреблением стало общим местом в исследованиях по истории Российской империи[272]. Таким образом, вопрос заключается в том, избегали ли частные лица – как дворяне, так и прочие – долгов и имели ли они возможность или, выражаясь более точно, могли ли они избежать чрезмерной задолженности, которую не покрывали их доход, имеющиеся активы или финансовые перспективы.