Бардо

Роман садится. С гордой аристократичностью он вынимает кусок замороженной пиццы. Сует в рот. Открывает банку пива. Прекрасно. Самый вкусный кусок пиццы в Романовой жизни. Как и первый глоток пива – волшебный, как и второй, как и последующие… Как и каждый новый, вторая банка распакована и липнет к губам своим холодом. Романов разум пьян. На голодный желудок. Так быстро-мед-ле-нно все происходит.

Чувства расслабились. Прилегли на диван. Смотрят сериал. Дыхание мгновения. Спокойное, сильное. Всеобъемлющее. Даже дыхание сдавило. Романовы пальцы достали сигарету, зажгли. Губы поцеловали, легкие вдохнули. Блаженство. Спать хочется. Роман поднял глаза. Мерцающие надежды. Звезды.

Вселенная

непотопляемое судно

сотни миллиардов триллионов

отсеков надежды

примерно

и это только в обозримой вселенной.

Почему так горячи внутри? Почему так холодны снаружи? Я ищу вашей любви. Но не нахожу.

Голова поникла в пьяной лености и усиленно задумала, хоть и устала уже. Думать. В свете фонарей – тени. Боль вновь прильнула к горлу. Одиночество подуло в спину. Звезды – красивые глаза, но не видят ни-хе-ра. Божьи. Божьи слепые глаза. Лень дышать. Дышать лень. Спать. Негде.

Мысли не прекращают возню в брюхе. Я ищу любви звезд. Звезд любовь. Я ищу. Но звезды никого не любят. Я замерз. Любви звезд и объятий. Объятий навечно. В гробу. Я ищу. Так ищу. Обнять некого. Ваших объятий, вать машу. Но звезды не обнимаются. Только пялятся. Хороший вышел бы стих. Но сил нет. Мир – это вечно разбитое сердце. Разбито о ваш горячий холод. Безмолвное наблюдение. Глаза слепого Бога.

Я вас вижу. Вы далеки. Вы на ладони. Путь невозможен. Путь к вам невозможен. Скупые. И жадные. Алчные. Свет, длиною в миллиарды лет. А тепла нет. Нас выволокли из вашего пуза. Из ваших брюх. Все сделано в звездах. И люди тоже. Как в Китае, но вселенском, вечном.

Как это так вышло? Как получилось, что такие холодные сделали людей любящими и красивыми? Зачем? Мертвые сделали живых. Горящие трупы. Зачем ледяной вселенной нужен теплый человек? Зачем слепым нужен видящий? Чтобы видеть за них? Зачем немой вселенной нужен говорящий человек? Чтобы говорить? Зачем безумной нужен тот, кто думает? Чтобы думал. Зачем бесчувственной нужен чувствующий? Зачем мертвой нужен живой? Чтобы жил и чувствовал за нее.

Там нет ничего, только небо. Плоский и недостижимый космос, настолько далекий, что в него даже не верится.

Роман не видел, как по двору прошелся ветер и собрал с деревьев листья. Но он слышал, как букет во тьме – букет цветов – кружился. Защебетали листья, затем смолкли. Ветер разложил их на асфальте, затем сдул. Улетая, пролетая мимо, листья ущипнули вдруг Романа за плечо, как призрак. Он отвлекся. Как все было? Кто все видел? Кто-то видел все?

Он обернулся. Ни двора, ни неба. Роман уже не там, уже не в той ночи. Он где-то дальше, в другом дне. Но где?

Бог все видит. Бог? Он в детстве. В комнате один. Ему пять лет. Он один, а мать ушла ненадолго. Еще вот-вот, прям только что Роман стоял и провожал ее в прихожей. Она вышла в магазин. Но вернется ли? Вернется? Почему он так подумал? И сразу стало страшно. Ничего подобного с ним не было еще ни разу. Первый раз. Это его первый раз, когда Роман увидел, как все видит Бог. Бог?

Так как все было, когда стало? И как все будет, когда ничего не станет? И куда ушла на самом деле мама? И куда еще уйдет? Она уйдет, а он останется. Но как же? Тогда он останется с папой? Мама не хочет быть с папой, и Рома не хочет. Папа делает маме больно.

В домашней маечке, простертой до коленок голеньких. Босиком по деревянному прохладному полу, Роман бежит подальше от двери, подальше из прихожей. Он не хочет уходить. И не хочет, чтобы мама уходила тоже. За окном заходит солнце. Только вечер за окном. Но Роману страшно будто ночью.

Пробегая мимо темной ванной, он боится, как бы кто ни ухватил его внезапно. Всюду тени нарастают. По паркету в спальню, где побольше света. Он забегает и протискивает тело в кресло, укрываясь пледом. Зимний вечер. Свет поблек. И тусклый, свет висит, покачиваясь на тоненькой веревочке. Повешенный и сброшенный за окнами с холодного декабрьского неба. Повешенный утопленник, синий и раздутый снегом.

Так как все будет? Что все значит? Откуда я? И тут он попытался как можно глубже, лучше и подальше укутаться. Но плед не помогал. Есть вещи, для которых не найдется слов, зато найдется страх. Есть мысли слишком быстрые и черные, что передаются лишь от чувства к чувству. Лишь почувствовать, но не понять. И он почувствовал, что что-то стало вдруг не так.

Мама ушла, теперь лишь он и сумрак комнаты. Что же будет, когда она совсем уйдет? Так ведь надо? Так всегда случается. Он уже знает. Все это знают, но молчат. Никто об этом ничего не скажет. Мама, папа, мальчики, сосед в подъезде. Никто из них не знает, откуда мы пришли и почему мы здесь. Они живут все так, как будто ничего и не случилось. Будто бы не странно, как мы все здесь. И зачем все это есть? Есть ли, кроме этого, какой-нибудь другой мир?