Бардо

Почему ты ушла? Затылок сидит на диване. Смотрит впритык в затылок Романа. Однажды. Не отвлекайся на диван. Слушай внимательно. Пожарастар выросла и пошла в садик. У затылка есть глаза. Роман глядит в них глазами. Пожарастар плакала, когда ее ударил мальчик. Пожарастар много плакала, пока не пошла в школу. Что происходит? В школе Пожарастар плакала еще больше. Зачем ты так поступаешь со мной? Как-то раз Пожарастар встала с дивана и пошла на первый урок. Куда ты? Затылок пытался остановить ее, но Пожарастар не остановилась. Вернись. Пожарастар пошла домой, когда последний урок закончился. Пожалуйста, вернись. Диван остался сиротой.

Потому что Пожарастар схватил взрослый дядя, изнасиловал, перерезал Пожарастар горло и бросил умирать среди мусора на помойке, где Пожарастар жрали крысы, черви, бычки, нарколыги и всякое такое, а когда тело маленькой Пожарастар дожрали стоны, Роман закричал Вере в лицо. Зачем ты делаешь это? Скажи, для чего все это, если не для того, чтобы. Чтобы я. Так просто сделай это. Трахни меня. Трахни. Трахни. ТРАХНИ МЕНЯ. Ты же этого хочешь? Издеваешься, чтобы потом трахаться. Так ты поступаешь? Это слишком много для меня, прости меня, пожалуйста, хватит.

– Вера!

– А?

Артем вытряхивает из ушей звон.

– Мля, я так оглохну нахер с тобой!

– Где она?

– Кого… Кто?

Артем собирает из кусков мяса и памяти назад свою голову. Голова почему-то решает услышать ушами слова:

– Вера. Она где-то здесь. Я слышал, как она.

– Какая Вера? Ты че, Ром? Ну я не знаю, можт…

– Скажи мне, где. Я должен найти ее.

– Мля, да нет тут Веры никакой. Ты че, тронулся? Можт, там кто, я не знаю…

Пьяным пальцем он водит по воздуху. Показывает Роману соседний диван по соседству с дверью соседки. С отростками в виде подростков. Сидят в дыму, растут друг из друга. Откуда?

– Там, можт, а так…

– Ты что, не слышал их?

– Кого?

– Стоны.

– А, так это Ленка с Лёхой!

– Что?

– Ну, Ленка с Лёхой… Вот это – то что?

Прислушиваясь, Артем показывает свой палец воздуху. Стоны облизывают палец поочередно. Роман почему-то решает спросить:

– Ленка – это кто?

– Ну, как тебе сказать… Ленка… Приходила вот только.

– Что за Ленка? Куда приходила?

– К Лёхе, ну! Помнишь Лёху? С тобой, мля, все путем?

– Да, наверно… Что за Ленка?

– Ну, Ленка… Ну, она не девка ему, не. Ну типа того. Временно.

– Как понять временно?

– Ну она задолжала ему, так скажем. Вот и расплачивается, наверно, а-ха-х. А ваще, я те так скажу, Ленка – девка нормальная. Из блатной семьи, все дела, но… Не везет ей. Почему? Хер знает.

– А как она ему задолжала?

– Ну точно я те не скажу, в детали не вдавался, но Ленка! С родаками в контрах или типа того. Так что бабки ни-ни. Не дают ей, понял? Не, она вообще девка хорошая. Не шалава, ничё такого, не подумай! Просто у них с Лёхой там свои мутки.

Стоны по-прежнему шевелятся за стенами. Шевелятся громче. Как трупные черви в стухшей груди, кричащего: Помоги! По-мо-ги! Кто здесь? Тот, кого не называют Богом. Не называют. Но он Бог. Бог того, что страшнее всего. Страшнее смерти. Он и есть. Но что страшнее смерти? – Продолжение. Продолжение мучений человека за бесконечными стенами. В метрах, километрах, световых годах от Романа. В соседней комнате.

Стоны ходят по коже. Крысиными ртами выедают белки из Романовых глаз. Как мороженое из стаканчика. Они танцуют вокруг вместо воздуха. Они нарисованы на пьяных лицах и высокоэтажных грязных картинах. Лица нарисованы на пьяных бутылках. Романовы чувства там же, где трупы бычков. Похоронены в агонии.

В какой-то момент стоны рождаются, пеленают себя, вырастают, ведут себя в школу за ручку через дорогу, впервые курят и живут своей собственной жизнью. Роман не может помочь им. Ему надо услышать больше. Слышать больше. Слышь, дай больше. Страшно больно. И вдруг, и труп, и миг. Минута тонет. Роману кажется, что это он стонет. Его глотка.

– Нет, постой. О каких мутках идет речь?

– Слышь, ну че ты… Че ты докопался? Не знаю я.

– Знаешь.

Артем воображает себя отвечающим на вопрос. Его не существует. Он только копия от копии копии чего-нибудь другого. Он думает, что смотрит на Романа осуждающе, выражает недовольство. Но это все чушь собачья, только страдания реальны, а не вот эти все выражения лица чужих лиц.

– Кайфануть девка любит, сечешь? А дурь попробуй достать где, так чтоб тя. Ну во, и… Тарится она у Лёхи, а шнурки просекли всю тему и бабки не дают. Ну и во, сам видишь… Расплачивается как может. А вообще, Ленка девка хорошая, просто. Все, видать, разом. Свалилось, сечешь?

– Как как может? Это как?

– Сракой, как?

– В смысле?

– Ну натурой, ёпт. Очко подставляет, че еще? Тупишь ты чет.

– Я не туплю, я.

Время утекает, как вода, парфюмированная для утюгов. Зайдешь за продуктами, когда пойдешь домой? Кайфанешь. Хорошо. Только отправь мне список. Где что? Это все невыносимо. Как ты поступаешь со мной. Не понимаю, чем я заслужил. А где-то там, на периферии крохотного мира. А где ключ? Тень-глюч. Ты что, оставил дома? Оставил-дом-я. Да, я бездомный. Стоны. Роман не дышит и не слышит запахи, не видит ничего, он целиком и полностью под хирургическим ножом.