Барон Унгерн и Гражданская война на Востоке

Вернувшийся Архпов, кстати сказать, популярный на границе семеновский офицер, требовал удовлетворения от Безродного, жаловался барону. В результате Безродного произвели в следующий чин подполковника и отправили в Улясутай, где он бесчинствовал до последнего времени (расстрел полковника Михайлова, его жены, полковника Полетика, братьев офицеров Филипповых и т. д.).

Я не говорю о женской прислуге уничтоженных евреев, этих женщин пороли за прежнюю службу, а затем выделывали с ними Бог знает что. О судьбе евреев, мне кажется, дает достаточное понятие следующее.

Жена кяхтинского купца Вихнера, убитого в первые дни, почти девочка, защищая свою честь, пыталась отравиться, а затем зарезалась бритвой. Командир 2 полка, безграмотный, вечно пьяный, бывший извозчик, есаул Хоботов, как говорят, постоянно пользовался женами расстрелянных им. Это грубое животное, с остановившимися стеклянными глазами, с открытым ртом и растрепанными белобрысыми волосами. Он носит красные брюки, громадные кожаные сапоги выше колен, которые привязаны ремнями к широкому поясу. За поясом заткнут маузер. Все пальцы его в серебряных грубых кольцах с бирюзой. (На одном пальце несколько колец.) Он плохо пишет и отдает приказания вроде следующего (орфография сохраняется): «вешаяяй всех твой Хобо». «Хобо» – страшилище разграбленных по пути на Троицкосавский заимок.

Как ни странно, многое, очень многое перенял Унгерн у своих смертельных врагов. Не все перенятое преломилось сквозь призму его «я». У большевиков брали заложниками семьи. У Унгерна семья: жена, дети, родители, родственники отвечают за преступление одного из членов семьи. (Убийство полковника Михайлова с женой; семьи Гея, семьи Немецкого и т. д.) Унгерн не признает торговли и промышленности, все должно сосредотачиваться в его интенданстве. Мужчины должны служить в отряде, женщины во всевозможных швальнях, прачечных и т. д. Все переводятся на паек. Унгерн блестяще усвоил большевистский принцип: кто работает, тот ест. Причем работой считается служба в его отряде, «в армии». Все неслужилое гражданское население является ненужным, досадным придатком, которое уничтожить, к сожалению, невозможно.

Когда Унгерна просили оставить в Урге хотя бы одного фельдшера, причем указывали, что в городе развиваются эпидемические заболевания и больные остаются без всякой медицинской помощи, Унгерн ответил: «Пусть не болеют».

В приказе № 15 предписывается отбирать (конфисковать и реквизировать) оставшиеся в Советской России продукты и все нужное для армии, причем словесно разъяснялось, что тот, у кого осталось имущество, – ясно – большевик, ибо большевики отобрали все у контрреволюционеров, у большевиков все конфискуется, у белых – реквизируется (за деньги). Как широко может толковаться «нужное для армии» видно хотя бы из того, что Сипайлов в Урге не стеснялся захватывать яйца из-под наседок.

Страшную картину представляла из себя Урга после взятия ее Унгерном. Такими должны были быть города, взятые Пугачевым. Разграбленные китайские лавки зияли разбитыми дверьми и окнами. Трупы гамин-китайцев, вперемежку с обезглавленными, замученными евреями, их женами и детьми, – пожирались дикими монгольскими собаками. Трупы казненных не выдавались родственникам, а выбрасывались впоследствии на свалку на берегу реки Сельбы и пожирались собаками. Можно было видеть разжиревших собак, огладывающих занесенные ими на улицы города руку или ногу казненного. В отдельных домах засели китайские солдаты, и, не ожидая пощады, дорого защищали свою жизнь. Пьяные, дикого вида казаки в шелковых, награбленных халатах поверх изодранного полушубка или шинели, брали приступом эти дома и сжигали их вместе с засевшими.

На воротах и фонарях качались трупы повешенных (в первый день барон повесил на воротах лично женщину за воровство). Грабили еврейские дома. Все думали, что грабеж будет продолжаться недолго. Говорили, что в отряде существует традиция, по которой город отдается на три дня взявшим его. Евреев прятали. Когда же 11 человек евреев (в том числе женщины и дети) были арестованы у монгольского князя Тохтохо-гуна, отведены в комендантство, и стали доходить слухи о невероятных пытках и насилиях над женщинами, а затем трупы замученных были выброшены недалеко от города, – всем стало ясно, что это не погром, не стихийный взрыв природной ненависти к евреям, а ужасающее, гнусное убийство.