Башня любви

В глубине души я упрекал его за то, что мы не спустили лодку в самый вечер катастрофы. Это было бы гораздо естественнее.

Я продолжал наблюдать за огнями до конца этой ужасной ночи, предполагая, что больше уже не увижу никогда Матурена Барнабаса.

На другой день, за завтраком, мой старший сидел перед дымящимся супом, который я осмелился приготовить своей собственной властью.

Он возвратился из своей ночной прогулки, но чувствовалось, что это ему удалось не без труда! Ох! несчастный старик имел такой печальный вид! Ну и рожа же у него была! Голова совершенно ушла в плечи, глаза гноятся, щеки восковые, руки трясутся. Весь он, еще грязнее и угрюмее чем всегда, ясно говорил о том, что его предприятие со спасением не удалось.

Он с жадностью поел моего супа, выпил стакан своей водки и затем, немой, как рыба, отправился спать.

В течение двух дней он не разжимал зубов и исполнял все свои обязанности, напоминая часы, которые отбивают время только потому, что они заведены.

Мертвые перестали делать нам визиты, и я стал подготовляться к тому, чтобы воспользоваться отпуском при следующем посещении пароходика. На юте „Святого Христофора” всегда имеется заместитель, он высадится, крутясь, в свою очередь на канате, а я удеру.

Я захвачу с собой заметки по поводу гибели английского корабля, длинный список коробок консервов, перечисление пойманных досок и описание примет, целой массы утопленников.

Я чувствовал себя исполненным гордости из-за этой якобы торжественной миссии.

Но злая судьба захотела, чтобы я, развлекаясь с морским биноклем наверху, на круговом коридоре, отравил себе и это маленькое удовольствие.

Это было в самый день моего отпуска. Я разглядывал с любопытством рифы кита. Погода была относительно ясная, волнение не очень сильное, а дождик, разогнанный теплым, чисто весенним ветром, перестал, чтобы позволить волнам несколько погреться.

Без сомнения он зарядит снова, потому что. скверная погода — это тоже одна из привычек, от которой небо почти не отделывается; но теперь на мгновение можно было вздохнуть свободно.

Я поставил бинокль по глазам.

Какой-то предмет лежал белым пятном на черноватой спине подводного камня.

Эта спина лоснящаяся и скользящая, как шкура тюленя, тянулась на несколько метров, очень напоминая собой киль судна, опрокинутого ураганом.

Ни травинки, ни кусочка водоросли, ни песчинки в его дырах. Совершенно гладкая скала, которую вода полирует, вот уже целую вечность.

А поперек — синеватое тело.

Да, там качался труп, широко раскинув руки и ноги; волна шевелила вокруг головы что-то вроде куска темной материи

Тело было совершенно нагое.

Меня, не знаю почему, сейчас же бросило в жар, когда я увидел, что оно обнажено.

Оно казалось таким белым, таким чистым, с такими тонкими и закругленными членами, таким красивым.

— Это — женщина!—воскликнул я.

Темная материя... волосы... громадные распустившиеся волосы. На ней не было спасательного пояса. Эта молодая женщина доканчивала свое разложение под теплым июньским солнцем.

Мне хотелось плакать и...

Мне хотелось хохотать тем скверным смехом молодых парней, которым наплевать на стыд нагих девушек.

Я быстро спустился по лестнице к старику.

Он собирался приготовлять лебедку, так как скоро должен был явиться наш пароходик. Нахлобучив свою фуражку до самых ушей, согнувшись почти вдвое, он двигался по эспланаде, как несчастная больная птица, ободранные крылья которой, лишенные перьев, волочились по камням, и тащил за собой гарпун, точно громадный голый хвост.

Я остановил его одним словом:

— Старший!

— Что? — проворчал он, вздрогнув.

— Еще один утопленник на спине кита. На этот раз это уж баба!

Я не помню, зачем я прибавил эту фразу, но ее было достаточно, чтобы старика всего перевернуло.

Он вдруг выпрямился, ставши громадного роста, — он — такой согбенный; глаза засверкали, осветив все лицо страшно бледное; с жестом ужаса он направил гарпун на мою грудь:

— Ну да, там женщина, Пусть, парень, она там и остается.

— Отлив сдвинет и сегодня вечером притащит тело к нам, дед Барнабас. Впрочем, нам не придется делать описание этого последнего номера: она раздета с ног до головы, бедная дама.

— Отлив не сдвинет ничего.

— Но, почему же? Мне уже странно то, что она не переместилась в течение трех суток...

— Ну?..

У меня были свои доводы. Я очень пристально смотрел на старика, грозившаго мне гарпуном, и находил, что цвет его лица меняется все больше и больше.

Наконец, ужасное оружие выпало из его рук.

— Ты видел меня вечером в лодке, ты?

— Да, я видел вас, дед Барнабас. Какая смелость!.. главное, когда уже больше нельзя никого спасти!

— Она была мертва,—прошептал он срывающимся голосом. — Однако, не мешало в этом убедиться.

— Она также была вся голая... но это совершенно необычайно, что она не могла отцепиться от рифа...

По мере того, как я задавал свои вопросы, мне казалось, что в моем уме проясняется целый ряд темных пунктов.