Батарея, подъем!

Чё-нибудь — это о бабах. Ромка сидит в курилке, привалившись спиной к металлическому ограждению, и просьба выдёргивает его из грёз воспоминаний: это когда ты настолько приукрашиваешь в собственной голове прошлое, что оно становится скорее мечтой, чем реально происходившим с тобой когда-то. Он так и не пристрастился к куреву, хотя курят все вокруг. О бабах?! Он и сам забыл, что они существуют.

Полгода не видел женщин, разве что на экране в клубе, да и те сплошь в гимнастёрках — фильмы им привозят преимущественно про войну. Это как же надо замордовать девятнадцатилетнего парня, чтобы он забыл о существовании женщин! Им, конечно, исправно льют бром в чай, собственно, наряд по кухне и занимается этим. Но всё же! Одно дело гормоны, выделение которых можно купировать, а другое — голова! Раньше, на гражданке, он постоянно думал о девчонках. Даже во время сессии или соревнований, даже в момент выпускных и вступительных экзаменов. Всегда! Сейчас он поймал себя на том, что прожил почти год без мыслей о них… Впрочем, слово "прожил" не совсем уместно. Скорее, просуществовал. А ещё лучше — провыживал…

— Ладно, Ром, не выпендривайся, расскажи про об-шагу…

— Да я не выпендриваюсь. Вспоминаю. Я уж и забыл всё. Кажется, ничего и не было…

— Напиздел, что ли, сержант? — это опять влез неугомонный Акматов. На него шикнули, и он притих.

— Да нет. Просто кажется, что всё было не со мной, — Акматов снова разинул было рот, но, увидев чей-то кулак, вовремя заткнулся. — Ладно, было у меня две подружки. Именно подружки, а не девушки. В том смысле, что я с ними не встречался и не спал. Точнее, хрен их разберёт. В общем, за одной сначала ухаживал, но она не давала, и как-то отношения переросли в дружеские. А она жила в комнате ещё с одной. Ну, я к ним заходил пожрать, они никогда не отказывали. И готовили хорошо. Танька, это вторая, работала завотделом в гастрономии, и жрачки у них всегда было завались. Ну вот, мы поужинаем, тяпнем по чуть-чуть, и так разморит, что идти уже никуда не хочется. Даже к себе на этаж спускаться неохота. Танька — она вообще побойчее была — говорит: "Хочешь, оставайся…" А я хоть и знаю, что опять одно мученье будет, а всё равно каждый раз соглашался.

— Эт какое же мученье? С двумя бабам и-то?

— Ну вот слушай какое… Они теории одной шизанутой придерживались, что до свадьбы туда нельзя. То есть ни туда, ни туда, — он на секунду задумался, — и туда тоже нельзя.

Все заржали.

— А куда можно?

— А никуда! Но при этом считалось, что девушка должна всё уметь, чтобы муж не заскучал…

— Это как?

— Как-как? Кверху каком! Слушай дальше… — Все замерли, и стало слышно, как вдалеке, бряцая оружием, прошла караульная смена. Ромка отчего-то сгорбился. Как будто воспоминания не вдохновляли его и не возрождали надежду, как прежде, а, наоборот, ложились грузом невообразимо далёкого и прекрасного прошлого, которое никогда не повторится. — Ложимся мы, значит, все вместе. У них две койки на постоянку сдвинуты, и приличный такой траходром получился. Все раздеваемся, у меня стоит, естественно. — Краем глаза Ромка замечает даже в наступающих сумерках, как напряжены слушатели. А обычно свирепое выражение на лице здоровяка Хаджаева сменяется растерянным, как у обиженного ребёнка. — Ложимся, и они начинают тереться. Ну, я с Маринкой целуюсь при этом, а Танька сзади грудью о мою спину трётся и за член держит. — Лицо Хаджаева заливает краска, различимая даже под слоем бронзового загара. — Я только Маринку при этом мацаю. Считается, что у меня только с ней отношения. А у Таньки вообще жених есть. Вертолётчик, курсант. Здоровый кабан, мастер спорта по дзюдо. Он в другом городе учился, приезжал редко. Она ему, кстати, тоже не давала. Не знаю, как сейчас…

Потрясённые слушатели молча переваривают информацию. Большинству это кажется невероятным. Но тут с усмешкой вступает Федя Васильев:

— Да ладно, Ром, и чё, не засадил ты этой Маринке?

— Неа. Я ж насиловать не буду. Всё надеялся: вот даст, вот даст, сама уже дышит как паровоз и вся течёт. Ни хера, так и не дала ни разу. Полночи возимся, у меня уже яйца сводит, они и сами не рады. "Давай спать…" — говорят. Какой, на хрен, спать! А один хер под утро намучаешься и засыпаешь. А утром на работу…

— Ну а хоть в рот взяла?

— Если бы! Я ж говорю: ни туда, ни туда и ни туда.

— Ну хоть подрочила?

— Отвали, — он сам не заметил, как разволновался и возбудился от живых картинок, проносящихся перед глазами.

— Ладно, а вот у меня одна была… — начал было Васильев, тоже немало успевший до армии, но тут прозвучала команда: "Строиться на вечернюю поверку!" И они неохотно потянулись в казарму.