Батарея, подъем!

Поверку проводил краснорожий Рыжиков. Кажется, он один во всей батарее так и не загорал, а лишь краснел. Ромка его тихо ненавидел. И не он один. Лейтенант отвечал им взаимностью. Он заматерел за полгода. Перед ними стоял уже не робкий и неуверенный в себе отличник-технарь, но достойный выкормыш Бреславского, прочувствовавший свою власть над своенравным личным составом. Какими бы дерзкими ни были отдельные персонажи, а всё ж каждому хотелось на дембель уйти в свой срок, да и служить спокойно, без постоянных выволочек и балансирования на грани. Хорошее настроение, навеянное погодой и воспоминаниями, улетучилось. Неприятная действительность не выпускала из своих ежовых рукавиц даже на полчаса.

Наверное, можно было констатировать, что они проиграли в неравной борьбе с уставом. В смысле те, кто пришёл в армию с осознанным или нет намерением жить здесь по своим правилам. Вот уже и отчаянный Хаджаев начал не только натирать центральный проход, но и мыть его. А как устоять перед армейской громадой, которая едет хоть и не быстро, но неотвратимо. Как дорожный каток. Понимая, что сержанты не решаются на крайние меры в отношении наиболее авторитетных лидеров кавказской диаспоры, Бреславский сам стал назначать их вместе в один наряд. А Комника — дежурным. Не могут же они друг друга заставлять мыть сортир. Ну, первый раз все отказались, не помыли. Гриша Ком ник быстро накатал докладную, Бреславский наложил резолюцию, и отправились Хаджаев, Арсланов и Терлоев вместе на губу. На трое суток для начала. А на губе положено самим и камеры, и коридоры мыть и убирать. И сортир, кстати, тоже. А если откажешься выполнять арестантские обязанности, то автоматически под суд. Там даже без вариантов. Ну и встал вопрос ребром: не помоют — поедут все трое в дисциплинарный батальон. Он, кстати, неподалёку располагался. И, по слухам, был одним из самых страшных в Союзе. А там ведь этот вопрос снова неизбежно встанет — никто за тебя убираться в дисбате не будет. Получается, что ты по дурости на пару лет заехал в малоприятное место, так ещё и проблему не решил. Вот она — опять тут как тут. А если и там залупишься… Ну, там у осуждённых вообще права не просматриваются. Никаких человеческих прав там нет. Для начала тубик в карцере словишь. Туберкулёз в смысле. А потом с ним уже и на зону лет на семь отправишься. А тубик, он любое, даже железное, здоровье быстро подъедает. В общем, посовещались горные орлы недолго да и помыли всё быстренько и сообща. Чтобы никому не обидно. Ведь когда все вместе, то и не западло. Да и кто ж им за это предъявит — держались до последнего. Остальным, наоборот, облегчение, они ещё раньше спорить с уставом перестали. В конце концов, ратный труд — он весь нелёгок и почётен.

Так что стоял Рыжиков, расставив широко ноги — не по-уставному, и наблюдал строго, как батарея привычно и слаженно строится на центральном проходе. По всему выходило, что Бреславский добился того, что вряд ли удалось бы Дымниченко, которого все любили и уважали. Батарея выполняла все нормативы на отлично и без дополнительных понуканий. И это самая проблемная изначально батарея в части! Вот и получается, что кнут и без всякого пряника гораздо эффективнее и убеждения, и личного примера. Вот такие довольно отстранённые мысли фоном бежали в Ромкиной голове, пока он осматривал своё отделение. На автомате, не переставая размышлять об отвлечённых вещах, он рукой показал Арсланову на шею, и тот быстро застегнул крючок ворота, потом Попову на живот, и тот нехотя, словно делая одолжение, подтянул ремень. И то не до конца. "Вот сука! — зло подумал Ромка, — Кожа да кости, а выёживается хуже дагестанцев! Всё-таки придётся ему потихоньку вломить в сортире. Не понимает по-хорошему!" Попов призвался из Казахстана и оказался необычайно упрямым. Они на пару с Акматовым доставляли Ромке больше всех проблем своими языками. Но у Акматова имелась индульгенция. Он был настолько мелкий и прикольный, что трогать его даже не приходило в голову. Самое интересное, что оба в конце концов всё выполняли. Но обязательно после препирательств.

— Батарея, равняйсь! Смирно! — младший сержант Арутюнян, исполняя обязанности старшины, которому лениво было по утрам и вечерам таскаться в казарму из офицерской общаги, браво повернулся и, сделав три строевых шага, доложил Рыжикову, что батарея на вечернюю поверку построена.