Батийна

Тазабеку, правда, было стыдно, что он не может проводить в последний путь друга своего Кыдырбая с должными почестями. Тем не менее, крепко подпоясав тулуп кушаком, он прибрел на могилу и, осмотрев ее узенькими глазками, сказал:

— Какой был лев, а могилу ему вырыли женщины. Ай-ай-ай! Ведь такого обычая нет, чтобы женщина готовила последнее ложе мужчине. Не грешно ли это? Увы, тут я бессилен. Будь я прежний, я разослал бы во все четыре стороны гонцов с вестью о том, что закрыл глаза первый отрок уважаемого отца Атантая Кыдырбай. И заставил бы сыновей четырех родов, опершись о палку, оплакивать Кыдырбая с утра и до вечера. Но нет у меня такой силы… Бедный лев, умер он в тягостное время, и приходится его хоронить в чужих горах Кашгара.

Тазабек заскрипел зубами так, что заходили желваки на худом скуластом лице.

— Э-э, будь моя воля, я эти горы, серые точно короста на спине шелудивого верблюда, повалил бы на ту сторону и сровнял с землей. Копаем могилу своему человеку, а из земли лезут только острые камни… А какая мягкая, пушистая была земля в наших горах, и для живых, и для мертвых… А травы какие росли? О создатель, увижу ли я опять свое родное пристанище?

Тазабек даже прослезился, чего раньше с ним не случалось.

На панихиду собралось человек тридцать.

Покидая насыпной холмик, под которым бренному телу Кыдырбая предстояла встреча с ангелами, учиняющими допрос, беженцы врассыпную затянули:

— О бедный наш отец! Где ж теперь тебя увидим…

Голосили те, кто еще мог голосить. Остальные бессильно вздыхали, а кто-то сказал:

— Благо у Кыдырбая есть такая келин, как Батийна. Хоть в землю захоронила, не оставила на съедение хищникам.

Пришел час, и слегла сама Батийна. Она не стонала, не проклинала жизнь, лишь изредка глотнет воды из рук Турумтай. Иногда вздрагивала сквозь сон, шумно вздыхала, поводила глазами, и губы ее невнятно шептали, кому-то молились.

— Бедняжечки, маленькие светильнички, как же вы там, а? Вам ведь холодно, да? А ветер-то какой?

— О ком это ты, Батийна? Каких птенчиков зовешь? — тревожилась Турумтай.

— Нет, мне хорошо. Просто я открыла кошму, а они, девять крохотных птенчиков, мигом разлетелись. — Безжизненное лицо Батийны исказилось подобием улыбки. — И все унеслись в разные стороны… Наверное, в свои края полетели… Будут летать по прибрежным кустам. Вон они, джене! Я вижу их на таволге и слышу — чирикают и свистят. Смотрите, смотрите скорее, а то вот-вот скроются…

Турумтай терялась в догадках. А Батийна не то плакала, не то смеялась.

Перепуганная Турумтай позвала Маты-эне. Старуха долго сутулилась у изголовья Батийны. Усохшими пальцами щупала пульс, гладила больную по голове, беспомощно бормотала:

— О создатель наш! Кромешную ночь ты обрушил на головы бесприютных людей! За что наслал болезни на них?

Не открывая глаз, Батийна бредила:

— Ой, миленькие, смотрите, смотрите на них. Все девять сели на камешки на берегу реки и купаются в воде, чистят перышки. Эй-эй, Зуракан, скорее идите сюда! Я здесь! Не видишь, что ли? Уже и кони готовы. Скорее надо ехать. Сколько вас можно ждать? Я вся истомилась.

Старая Маты-эне будто о чем-то догадалась. И в утешение больной тихим ровным голосом рассказала сказку:

— Правду говорит наша Батийна. Я тоже вижу. Турумтай, посмотри и ты. Вон видишь, какой большой сад. А рядом звонкий родник песню поет, по пригоркам желтый лютик цветет. На ветках там девять красивых птиц. Прихорашиваются, чистят крылышки и сверкают на солнце. Выводок из одного гнезда. Вот они поднялись… Полетят они за черные горы, на нашу киргизскую землю. Вижу я и наши стойбища. Они в зеленой траве и в разноцветье. Смотрите, у выхода из ущелья, на берегу реки, стоит красивый город. Собираются люди, наверное, на сход какой-то… А может, там готовится большой праздник и пир на весь мир? Тогда позовут и нас. Да, да, я вижу, сюда скачут два всадника. Одна, кажется, женщина в красном цветастом платье. Платье ее ветер раздувает во все стороны. Кажется, это и есть Зуракан, которую только что звала Батийна. Точно, так и есть. Она ведет лошадь. Наверно, для Батийны. Сейчас начнутся игры… Джигиты устроют козлодрание. Жених увезет свою невесту в аил. Вон едут за нами. Сейчас и нам ехать» Мой свет, Батийна, Зуракан приехала, открой глаза.

Маты-эне повторяла свою сказку подряд много дней. И, по ее словам, Зуракан приезжала к Батийне, звала ее на большой той. Маты-эне возносила хвалу девяти разноцветным птицам, которые летали по древней киргизской земле, купались в прозрачных каплях росы и солнечных брызгах.

Батийна молча слушала и засыпала. И неизвестно, что помогло: то ли болезнь сама отступила, то ли ее исцелила сказка Маты-эне. Прошло несколько дней, и Батийна встала с постели.

…Серые, безжизненные, каменистые чужие холмы; голые, безрадостные горы, только весной покрывающиеся ненадолго чахлой, ржавой зеленью, не дали сытной еды вольному скоту киргизов, и беженцы вскоре расстались с многими животными. Пришельцы никак не могли привыкнуть к этому неприветливому краю.