Батийна

— Не подходи ко мне, доченька. Я болен. Не заразилась бы от меня. Спасибо тебе, что признала своего человека… А болезней на свете развелось! И все они прилипают к беглым киргизам. А тут еще голод… Хоть бы дотащиться до родной земли… Да и нельзя не возвращаться. Говорят, местные власти силой будут выдворять отсюда беженцев. Кое-кто из наших киргизов уже потянулся обратно… Я потерял там всю семью, родных и близких. И теперь остался один, никому на свете я больше не нужен…

Джусуп был в старом, видавшем виды сером чапане, подпоясанном грязным, выцветшим кушаком. Справа под мышкой у него что-то выделялось, вдруг это что-то зашевелилось, и из-за пазухи Джусупа тоненько, по-кошачьи запищало. Батийна вздрогнула, Джусуп улыбнулся, объяснил:

— Не бойся, доченька… Я только что тебе сказал, что совсем один-одинешенек. Был. Но теперь нас двое. За пазухой у меня мальчик, трех- или четырехмесячный. Лежал около мертвой матери у обочины дороги. Сосал безжизненную грудь. Губы шевелятся, значит, ребенок еще живой. Я не мог глаз оторвать. Жалко стало дитя, и я решил: ведь он все-таки живой человек. Если оставить, пропадет ни за что. Дай-ка, думаю, возьму его с собой. Хоть какое-то живое существо будет утешением одинокому путнику. А повстречается добрый человек, покормит и малыша, и меня. А умрет, не составит большого труда зарыть такого крохотного человечка в какой-нибудь ямке. Вот я и оказался у тебя… вдвоем, Люди показали, где твой очаг, доченька.

У Батийны даже черпак выпал из рук.

Джусуп присел, как живая тень, у входа и опять заговорил:

— Ужасно! Не найдешь, кто где… Кто уцелел, а кого уже нет. Все-таки я, бог даст, потихоньку как-нибудь проковыляю к своим горам. Ты покорми меня жармой, доченька, и я пойду. Зачем вам лишняя обуза?

— Вы же одиноки, Джусуке, — взмолилась Батийна. — оставайтесь с нами. Поделимся, чем есть.

Но Джусуп твердо стоял на своем:

— Спасибо, дочка. Не хочу обременять тебя…

От горячей жармы ослабший Джусуп вспотел. Вытирая пот и пряча за пазуху сверток с чашкой толокна, что дала Батийна, он спросил:

— Нет ли вестей от отца, Батиш?

— Я его однажды видела. Прошло дней десять, как мы бежали сюда. Он ехал на лошади. — Батийна виновато как-то отвела глаза. — Встретились мы у самого перевала. Скота и народу столько скопилось, что всем сразу не пройти. Я ехала вместе со своим аилом. И прямо на пути повстречался всадник в вислой войлочной шапке на гнедой кобыле. Сразу и не узнала, что отец. Он окликнул меня. Я не заплакала. Не плакал и он. Мы просто приветствовали друг друга. Он тогда сказал: «Наши пожитки везут сзади. Твои братья и сестра плетутся пешком, помогают людям подгонять скот. Узнал, что ваши уехали вперед, и поспешил за тобой, чтобы хоть напоследок еще раз повидаться». Но тут Кыдырбай стал поторапливать: стада ушли, мол, вперед — и не дал нам поговорить. Мне пришлось спешно проститься с отцом.

Джусуп задумчиво и сокрушенно сказал:

— Досталось, наверное, бедному Казаку…

Батийна опять виновато отвела глаза.

— Отец, наверное, приезжал просить у нас лошадей. Он еще долго стоял и смотрел нам вслед. А я, дура, не догадалась! Надо было отдать ему своего жеребца. А самой пешком…

Джусуп стал прощаться.

— Ну, до свидания, Батийнаш! Ты нас с малюткой поддержала. Спасибо тебе, родная. Буду жив, еще увидимся.

И Джусуп вышел из шалаша, неуверенно ступая отекшими ногами.

Вблизи мерцает огонек

Когда весна оделась в зеленый наряд, в безжизненные, казалось, скупые серые горы стали стекаться беженцы из Кашгара.

— О боже, открой перед нами все перевалы, чтобы мы хоть разок увидели стойбища отцов! Верни нам былую спокойную и сытую жизнь, — говорили с надеждой люди, мечтая о родных местах.

Изо всех ложбинок, впадин, котловин появлялись новые и новые семьи. И опять, как при бегстве с киргизской земли, они заполнили все горные тропинки и ущелья.

Одно тревожило сердце каждого киргиза: что ждет его впереди? А вдруг вооруженные солдаты разгневанного белого царя перебьют всех на родной земле?

Каждый прислушивался к разговорам, навострял уши, словно скакун перед опасностью.

Те, у кого были быстрые кони, скрывали их от чужого, недоброго глаза, покрывали всяким тряпьем и хламом, иные обрезали хвосты и гривы жеребцам, превращая их в кургузых лошадок. Каждый хозяин опасался: «Как бы солдаты не позарились. А хвост и грива отрастут скорей, чем за год».

Побаивались и за взрослых девушек. Их нарядили в мальчишек-подростков, заставили подгонять скот. Некоторых облачили по-нищенски — в рваную шубу и штаны из кожи — и не позволяли умываться. Так-то будет спокойнее.

Слухи были разные. Одни говорили: «Русские собрали большие силы и ждут киргизов на перепутье. За то, что, мол, киргизы взбунтовались, царь намеревается перебить не только людей, но и скот».

Другие начисто опровергали эти россказни. «Совсем они и не ждут нас. У них появились какие-то белые русские и красные русские. Они по всей стране дерутся меж собой. Есть слухи, что красные русские уже одолевают белых. А что там в самом деле происходит, не поймешь».