Батийна

«Будь что будет, — решили беженцы, — поедем дальше, лишь бы добраться до родных мест, а там и умереть не страшно. Чем скитаться голодными, пусть уж нас всех перебьют».

Суровый Кашгар с каждым шагом оставался позади.

В аиле Кыдырбая исчез бесследно не только его брат Алым-бай. Недосчитались многих. Никто не знал, живы ли они или померли от голода и болезней. Но надежды не теряли: «Бог даст, если только живы, то увидимся. А случилось что, пусть земля им будет пухом».

Не забывала про Алымбая и Батийна. Как ни говори, был он ей мужем. Плохой, правда, а все-таки муж. Будь он жив, она бы с облегчением передала ему все предсмертные наставления старшего брата. Пусть берет себе все наследство и присматривает за остатками семьи.

У Турумтай после смерти мужа развилась болезненная жадность. Иногда подымется с постели, что-то прячет по узелкам, укоряет домочадцев, что они слишком много едят. Больная злилась, если к ним приходили люди, не скрывала свое раздражение даже при родственниках. Нередко Турумтай пыталась напрасно обидеть и Батийну. Но Батийна не сердилась на золовку и молча делала, что требовалось.

Лицо, руки и ноги Турумтай отекли. Она с трудом вставала с постели. Батийна и Качыке усаживали ее в седло. И хотя душа чуть теплилась в теле, Турумтай все сокрушалась на свою судьбу и день-деньской бурчала, недовольная всем, что происходило вокруг нее.

— Дожили, ни кола ни двора. О коварный бог! Зачем ты оставил меня мучиться на земле? Лучше бы ты забрал вместе с Кыдырбаем. Ни скота, ни богатства… Эй, Качыке, сынок, где ты? Посмотри, кажется, веревка впилась в спину вола, он там что-то ворочается. Эй, Батийна, я что-то не вижу серого кожаного мешочка, куда мы ссыпаем толокно… Куда он задевался? Все прахом пошло, все рассыпалось и растерялось…

Постепенно со всех концов стекались родственники из аила Кыдырбая.

Когда перешли границу и чужая земля осталась далеко позади, открылась на пути обширная зеленая долина со звонкими ручьями и говорливыми речками. Решили остановиться на отдых.

Вода родников, пробившая себе путь где из-под камня, где прямо из-под скалы, где из-под обрыва, была настолько сладкой и вкусной, что беженцы пили и пили ее и все не могли утолить жажду. Родники бежали куда-то вдаль, как сама жизнь. Там они соединялись в речушки, а речушки превращались в широкие полноводные реки.

Вьючные, припав к воде, словно стряхнули зимнюю дрему. Мужчины скинули сапоги, посбрасывали валенки, засучили штаны и опустили в воду уставшие, натруженные ноги. Шумно плескаясь, отмывали лица и руки. Женщины захлопотали, тут же принялись греть воду и стирать белье.

…А в зеленую долину по тропкам и берегам речушек со всех сторон спускались новые потоки беженцев — пешие и всадники, голодные и сытые, одетые и раздетые, сильные и слабые, едва волочившие ноги… Более здоровые помогали двигаться больным и престарелым, хромым и обессиленным. Они вели за поводок коней, на спинах которых сидели малые дети, разбившие в кровь ноги женщины, седые старики.

Беженцы все вливались, им не было конца, и каждый благодарил судьбу, что вырвался из кромешного ада и что живой шагает по родной земле.

За иными семьями брели полинявшие псы с повисшими хвостами. Клочьями на них висела сбившаяся шерсть, еще не успевшая полностью облинять. На спинах дворовых псов и на козлах-проводниках, гордо шагавших впереди овец и коз, еще держались старые войлочные подстилки и обрывки кошмы. Любой клочок кошмы или лоскут войлока — в нужде все могло пригодиться: что на подстилки, что на заплатки.

Тропинка, по которой лился нескончаемый поток беженцев, проходила рядом с ручьем, на берегу которого отдыхали люди из аила Кыдырбая. Многие заворачивали к воде, чтобы ополоснуть лицо и попить воды или перевести дыхание.

К реке подошел не очень старый человек с опухшим белесым лицом. С ним был мальчик. Широко расставив ноги, человек оглянулся по сторонам, За спиной у него было что-то выпуклое. Когда присмотрелись, увидели тоненькие, с соломинку, черные от грязи детские ручонки, словно прилепленные к спине отца, и склонившуюся набок ребячью головку. Тихий ветерок играл жиденькими черными косичками. Но человек держался бодро и своим видом, казалось, хотел сказать: «Ничего, мы еще поживем! Впереди у нас своя вода, свои луга… Живы будем, не сгинем».

Он снял поклажу и осторожно, как мешочек с овсом, положил на траву.

Когда беглец развернул одеяльце, послышался писк, и крохотная девочка зашевелила тоненькими, как стебли чия, ручонками.

— Не плачь, моя Бактыгуль, — склонился мужчина над девочкой. — Не плачь, крошка. Сейчас я тебе намешаю вкусного толокна.

Человек все делал не спеша, будто хотел сказать: «Куда нам торопиться. Теперь мы на своей земле. И с голоду не помрем».

Он спокойно помыл руки, сполоснул, лицо, отпил несколько пригоршней воды, мальчик лёг на живот и то и дело прикладывался к обжигающей холодной струе. Отец, опустив руки в воду и брызгаясь во все стороны, подбодрил ребенка:

— Пей, пей, Бактыжан, вода эта течет из-под наших Великих гор. Ее пил еще твой дед, наши предки.