Батийна

— Надеюсь, вы не заблудились? И не потеряли свой аил? Этот аил наш, — говорил он зычным, надменным, почти повелительным голосом. — Хозяин этого рода — всеми уважаемый, всеми чтимый человек, — и рыжебородый, склонившись в поклоне, качнул головой в сторону чернобородого. — Зовут его Те-мирканом. Правда, у нашего мирзы нет пятисот валухов, он не владеет и пятью паршивыми ягнятами, которые бы паслись около аила. Так что ему в Андижан нечего гонять. Живет тем, что сам аллах пошлет или что на дороге найдет. Но вчера ему повстречался святой дух, — рыжебородый продолжал с лукавой усмешкой, — ему повстречался Кызыр и поведал, что завтра, то есть сегодня, какой-то чудак торговец пригонит сверху пятьсот баранов. Жди, мол, его на этом бугре. Он к тебе сам подъедет… Вот мы и собрались здесь, чтобы встретить того торговца.

«Э-э, да с ними, видимо, шутки плохи», — подумал Абыке, но, не показав растерянности, пытался пошутить:

— О учтивый господин. Этот Кызыр — святой дух — повстречался, значит, и нам на Зеленом перешейке. «Уважаемые, — сказал он, — езжайте прямо, и как только тропинка выведет вас из-за выступа шершавой, покрытой лишайниками скалы, вы увидите на лужайке много-много юрт. Вас уже будут ожидать почтенные люди этого аила на ближнем холме. В центре полукруга аксакалов увидите предводителя рода. Его приметы — черная борода, как сажа черные усы и красные кровяные щеки. Человек будет больше молчать. Зато сидящий рядом с ним рыжебородый, сероглазый, бледнолицый человек, скорее похожий на рыжую корову, любит поговорить, но вы меньше его слушайте. Не бойтесь и его хозяина — серого волка. Не верьте рыжему, если он станет вас пугать. Ведь у вас, как я вижу, есть чем его самого устрашить».

Вот что поведал нам Кызыр — добрый дух. Значит, именно вас он имел в виду?

Темиркан от души рассмеялся шутке Абыке и сказал:

— Эх, борода, птенцом куропатки ты оказался, а наш милый гость — ясноглазым соколом. Ты и попался в его когти. Крепко же он тебя потрепал, общипал. Ха-ха-ха. Ну, джигиты, принимайте копей у гостей, у бая!

Темиркан не так чтоб слишком богатый, но и не бедный, умел постоять за своих людей что словами, что с оружием в руках. За преданность своему роду его уважали, а с его мнением крепко считались.

Убедившись, что его красноречивейший говорун побежден в поединке с Абыке, он мысленно прикинул: «Видно, этот бай большой человек, если возит с собой вместе с храбрыми джигитами и искусных мудрецов, что не теряются в словесных схватках. Надо встретить их как следует».

И гости во главе с Серкебаем были приняты в главной юрте аила, которую занимал сам Темиркан.

Темиркан — лет ему за сорок — отец трех сыновей и трех дочерей. Он не мог нарадоваться на старшую — Гульбюбю. Она вышивала, сидя около сложенной валиком постели. Даже при гостях она оставалась в юрте, и Темиркан часто бросал на нее нежный отцовский взгляд. Гости заметили, что Гульбюбю не слишком стесняется посторонних людей. Положив пяльцы на колени и взяв длинную иглу с острым жалом и кусок белой материи, девушка проворно сучила мягкими, словно без суставных косточек, белыми пальцами, а ее розоватые, блестящие ноготки, казалось, обтачивал искусный мастер. Из вышивки прямо на глазах возникал сложный рисунок орнамента.

Обычно не принято, когда приезжают посторонние, да ещё именитый гости, оставлять взрослую дочь в юрте. «Пойди-ка, доченька, к подружке. У нас гости сегодня», — говорили родители. А Гульбюбю оставалась в своей юрте, и ее меньше всего интересовало, кто и зачем к ним приехал. Здесь не боялись за дочь: она росла самостоятельной, своевольной и все делала по-своему.

Казалось, девушка светится изнутри и этим светом озаряет всех в юрте.

Серкебай подумал: поднимись сейчас Гульбюбю и уйди из своего уголка мягкой, плавной походкой, шелестя и звеня украшениями кос, и сразу половина просторной юрты Темир-капа опустеет. Но, к его радости, Гульбюбю не уходила, и Сер-кебай мысленно желал ей счастья и добрых дел. Черные открытые глаза стреляли в сторону гостей. Она как бы спрашивала мимолетным взглядом: «Вы кто такие? Почему вы люди уже в годах, а озорно, как джигиты, смотрите на меня?»

Изредка по ее румяным щекам нет-нет да мелькала лучезарная улыбка.

Пожалуй, больше всех пялил на нее глаза Серкебай, которому уже было за сорок. В жизни своей он не знал ни горя, ни печали. Не мудрено, что он выглядел еще совсем молодым джигитом, даже при его рыхловатой полноте. Глаза у него еще не утратили блеска и щеки горели. Он часто не то в шутку, не то всерьез говорил своему Абыке: «Э-э, дружок, мы еще с тобой, даст бог, и в шестьдесят возьмем молоденьких девушек согревать нам колени в постели». Но, увидев Гульбюбю и полюбив ее с первого взгляда, Серкебай, похоже, не собирался откладывать дело до своего шестидесятилетия.

«За такую красотку не жалко отдать все состояние. Жизнь за нее не задумаюсь положить. Что за прелестные красотки, черт возьми, живут среди нас, увы, мы их не замечаем до поры до времени. Чудо, ягодка, свет луны».

Серкебай совсем тихо шепнул Абыке: