Батийна

В просторной юрте собраны ткани всех расцветок — глаза разбегаются. Благоухает пряным ароматом, какой источают лишь новый и чистый шелк, атлас, плюш, парча. Около порога нет привычной свалки седел, конской сбруи, охотничьих принадлежностей. Чисто и то место в юрте, где обычно висят толстые, в локоть, шесты, — на них вялят впрок мясо. Нет и закутка в правой половине юрты, где хранится кухонная посуда и запасы продовольствия. В юрте, где бай почивал, тренога не ставится, казан не кипит, огонь не разводится. Иначе юрта закоптится, мухи и комары будут донимать бая, помешают наслаждаться покоем. Серкебай все эти дни наверху блаженства со своей ласковой токол. Он распорядился, чтобы в его юрте выдерживалась строжайшая тишина. С тех пор, как появилась Гульбюбю, женщины варили, жарили, кипятили только на кухне.

К обеду или к чаепитию женщина с подносом на цыпочках (не вспугнуть бы спящего или дремлющего бая) входила в юрту. Все было готово — и руки помыты, и дастархан разостлан. Теперь около бая и Гульбюбю оставался джигит, — на его обязанности искрошить мясо, — да женщина наливала чай в пиалки.

Кроме обслуги, никого ле было рядом с баем и его токол. Серкебай строго наказал: в юрту, где пребывает его несравненная красотка, нет нужды никому заходить. И чем тише было в юрте, тем спокойнее чувствовал себя Серкебай: любил он подолгу дремать.

Байбиче Букен, старшая жена бая, не смирилась с тем, что муж взял себе токол. Она с злым пылом корила Серкебая:

— Ты перешагнул через мою голову. Без моего согласия взял себе вторую жену. Ты унизил меня в то время, когда слава о моих детях стала повсеместной. Одно из двух — оставайся ты со своей избранницей, или я вместе с детьми.

Серкебай пробовал и ласковым словом, и уговорами, и просьбой о прощении утишить разгневанную байбиче.

— Ты была полновластной хозяйкой аила и нашей юрты, ею и оставайся. Не я первый киргиз беру себе вторую жену… Но я хочу, чтоб Гульбюбю была тебе младшей сестрой. Будь с ней поласковей, она еще совсем юная. Наивная девочка нуждается в твоей поддержке.

Где там! Букен и слышать ничего не хотела: разбушевалась не на шутку. Все имеет, однако, свой предел. Неуемная ворчня байбиче взбесила Серкебая.

«Ах ты вздорная баба! — мысленно произнес он. — Я ей уважение оказываю, а она этого в толк не возьмет. Ладно же! Я напомню ей, что лишь со мной она стала почитаемой байбиче. Я думал, у нее благоразумия хватит… Но раз она так…»

Серкебай не выходил из юрты токол. Он тешился в объятиях молодой красавицы, любовался ею и не замечал, как проходят дни. Он забыл, кажется, про все на свете: и про семью, и про скот. Байбиче терзалась ревностью и муками оскорбленного достоинства. Скрипя зубами, она, если б только могла, готова была сунуть змею в постель бая и токол. Женщина потеряла покой: как отомстить Серкебаю?

По годам он был намного старше Гульбюбю, по своей живостью, горячностью, обходительностью мало уступал даже лучшим джигитам, и, видимо, эти привлекательные свойства характера помогли ему завладеть сердцем девушки. Куда девалась ее грустная задумчивость первых дней! Нежность, внимание и отзывчивость бая на любую ее прихоть преобразили Гульбюбю. В глазах у нее зажглись огоньки радости, щеки ярче горели румянцем. Вскинув брови и кокетничая лучистым взглядом из-под длинных черных ресниц, Гульбюбю доводила Серкебая до самозабвения. Он прямо упивался и легкой, неуловимой ее походкой, и белой, нежной шеей, и шелковым шелестящим платьем с двумя оборками, изящной ее фигуркой в красной, в талию сшитой парчевой жилеткой, и тугими косами.

Утопая в пухово-мягкой медвежьей шкуре, брошенной поверх одеяла, толстяк с лоснящимися пылающими щеками шептал: «О лучистый мой свет. Слава аллаху, что он не пожалел для меня одно из своих самых прелестных созданий. — И глаза у Серкебая озорно блестели, то и дело он поглаживал смолисточерную бородку, закрывающую его шею. — Если самое безжалостное наводнение унесет когда-нибудь мой скот, если даже свалится на меня лютая нечистая сила, я все равно ни за что не расстанусь со своим ангелочком».

Однажды Серкебай, заглядевшись на тоненькую, как ивовая лозинка, Гульбюбю, решительно сказал:

— Неженка моя, а что, если мы заплетем твои волосы в пять мелких косичек, как обычно носят девушки, и украсим твою прелестную головку куньим тебетеем, а? Высокий белый тюрбан не слишком идет к твоему милому, лучезарному лицу. Ты солнце, ласка, нега и райский соловей наивысшего властелина, самого богатого и щедрого Серкебая, слава которого достойна его необозримых богатств. Даже в аду я вижу тебя махровой розой. Я одену тебя в девичий наряд, моя ласка. Твою голову украсит куний тебетей. И до самой моей смерти ты будешь в облике девушки. Хорошо?

Гульбюбю, не решаясь нарушить обычай, игриво заперечила:

— Ой, бай! Неужели вы думаете, в тебетее с пятью косичками я превращусь для вас в безгрешную девочку?

Но Серкебая было трудно переубедить. Лениво махнув рукой, он сонно добавил: