Батийна

Асантай не мог примириться с мыслью, что кровно задета честь его ханского рода. Но даже под тяжестью жестокого оскорбления он не посмел, как раньше, двинуть войско против рода багыш, как, бывало, выступал против кулбараков. Теперь не обелить свою запятнанную честь одними возгласами «разобью, уничтожу!». Сколько бы Асантай ни храбрился, сколько бы ни рвался в поход, род хана Арстаналы, привыкший всех подряд ставить на колени, быстро остудил бы его гнев.

Арстаналы, которому перевалило за сто лет, услышав, что Асантай намерен отомстить похитителям его невестки, расхохотался и внушительно сказал:

— Достаточно, как говорится, подходящей дубинки, тогда и кол из кошмы в землю влезет. Я еще не так стар, чтобы просто ему подчиниться. Неужели зловонный Асантай запамятовал, что ворона всегда была пищей сокола? Слышал я, этот нечестивец намерен жаловаться старейшинам Токмака и Пишпека и с помощью биев надеется еще мстить мне. Ха-ха-ха! Какой-то кул готов поднять руку против своего владыки! Значит, он ищет опору в лице царских старшин и уездных? Неужели он в толк не возьмет, что сам могучий лев Великих гор Арстаналы рычит на него и точит против него свои когти? Ну, что тут страшного, если мой младшенький жеребеночек, которого жена мне подарила в мои семьдесят пять лет, малость побаловался, взяв полюбившуюся ему кобылицу? И этот безнадежный глупец еще осмеливается скулить, что похитили-де его невестку? Ах ты нечестивец! Забыл он, что ли, что не только невестка его и дочь, но сам он мой кул! — Арстаналы, возлежавший в просторной юрте, на горке наложенных одно на другое мягких, как пух, шелковых одеял, гневно выкрикнул: — О аллах справедливый! А кто осмелится меня допрашивать? Родился ли такой бий? Ведь самый главный судья — батыр Шабдан. А какого Шабдан рода? Не нашего ли? Э-э, память подводит этого вонючего Асантая! Бес его знает, куда его только занесло!

Столетний Арстаналы закрывал глаза на то, что невидимые нити старости давно опутали его по ногам и рукам, согнули в три дуги; закрывал он глаза и на то, что когда-то богатырское тело усохло, подобно рогоже, а белые брови нахохлились, борода поредела, словно кто ее выщипал по волосинке. Не хотел он видеть и того, что солнце его давно отсветило и вот-вот погаснет в бездне. Однако же Арстаналы еще цепко держался за власть над старейшинами родов и никому не собирался ее уступать.

Внутренне, правда, он не был согласен с тем, что его баловень Манапбай самовольно привез в юрту молодую замужнюю женщину. С глазу на глаз он даже пожурил сына, поддержав требование байбиче:

— Отправь-ка, сынок, назад эту кудлатую ведьму.

Когда же до его слуха дошли пересуды, что-де у Арстаналы и силенок-то не осталось, чтобы тягаться с богатым правителем Асантаем, который постарается жестоко расплатиться с ханскими потомками, старик весь скорчился, будто загорелась его борода. Он тут же позабыл свои укоряющие слова сыну и, считая, что честь его глубоко задета, захрипел, затрясся в крике:

— О боже! Посмотри, что делается? Кем себя возомнил этот смрадный Асантай? Вольно моему баловню захотеть, он не только невестку, и дочь его возьмет в жены, и тот ничего с ним не сделает. Смешно! С кем вздумал тягаться? Радовался бы лучше, кул, что сам уцелел, чем думать о своей похабной чести. Люди добрые, кто он, недостойный Асантай? Давно ли я мог беспрепятственно, по усмотрению своему, взять весь его поганый род себе в безропотные рабы. Почему же он это запамятовал?

Окинув красными воспаленными глазами круг старейшин и сподвижников в юрте, Арстаналы, подобно раненому тигру, не меняя лежачего положения, прорычал:

— Слышали вы, благоверные мои, какой иск предъявляет к нам это ничтожество? Он, видите ли, преисполнился дерзостью оскорбить нашу непогрешимую честь! О боже! Неужели ржавчина покрыла мой меч? Ну-ка, дайте его сюда…

Подавшись всем корпусом вперед, он потянулся было встать, но, увы, обессиленно свалился на постель. Старейшины, считавшие, что их честь тоже затронута, взирали на своего повелителя, как бы говоря решительным и полным ярости взглядом: «Верно ты рассудил, о мудрейший из мудрых. Не будь войска белого царя, этого Асантая давно бы следовало поставить на колени. Но мы и сейчас готовы на все. Только прикажите. За честь нашего рода, за вашу достопочтенную честь мы немедля хоть в огонь, хоть в воду!»

Справа от Арстаналы сидела его младшая жена (женился он на ней уже на восьмом десятке, с единственной целью, чтобы она грела его остывающие колени. Но Алтын успела даже родить ему сына Манапбая). Алтын байбиче — ей было далеко за пятьдесят — ни на шаг не отходила от своего господина Арстаналы.

По левую сторону сидел Манапбай.

Мать с сыном, поддерживая старика под мышки, кое-как усадили его в подушки. Он попросил положить перед ним старую саблю с серебряным эфесом и выгравированной арабской надписью и черную берданку, с которой был неразлучен долгие-долгне годы владычества. Хрипловатым, одышливым голосом он проговорил: