Базар житейской суеты. Часть 3

Отношенія между мистриссъ Седли и ея дочерью были, съ нкотораго времени, довольно холодны, и между ними существовала тайная ревность по поводу малютки. Однажды вечеромъ, когда мистриссъ Эмми сидла за работой въ своей маленькой гостиной, мать ея незамтно вышла изъ комнаты, и отправилась въ дтскую къ ребенку, который на тотъ разъ былъ немного нездоровъ. Вдругъ послышался дтскій крикъ, и Амелія, руководимая материнскимъ инстниктомъ, бросилась наверхъ въ ту самую минуту, когда мистриссъ Седли украдкой давала своему внуку даффіевъ элексиръ. При этомъ покушеніи на ея материнскія права, Амелія — это нжное, кроткое и великодушнйшее изъ всхъ созданій въ мір — задрожала всми членами и вышла изъ себя. Щеки ея, обыкновенно блдныя; запылали, и покрылись самымъ яркимъ румянцомъ, какъ въ ту пору, когда она была двочкой двнадцати лтъ. Она выхватила ребенка изъ рукъ матери, и завладла роковой бутылкой съ элексиромъ, оставивъ такимъ-образомъ старую леди, изумленную и раздраженную; съ чайной ложечкой въ рукахъ.

Бутылка съ трескомъ полетла въ каминъ.

— Я не хочу, мама, чтобъ отравили моего ребенка, вскричала Амелія, обхвативъ своего Джорджиньку обими руками, и бросая сверкающіе взгляды на мистриссъ Седли.

— Отравили, Амелія! сказала гнвная старушка. И ты смешъ это говорить мн, своей матери?

— Джорджинька не долженъ принимать другихъ лекарствъ, кром тхъ, которыя предписываетъ ему докторъ Пестлеръ. Онъ говорилъ, мама, что даффіевъ элексиръ — сущій ядъ.

— Очень хорошо; выходитъ, стало-быть, что ты считаешь меня отравительницею, возразила мистриссъ Седли. Дочь считаетъ отравительницей свою мать — Боже великій! До чего я дожила? Много испытала я и видла на своемъ вку: ходила и въ шелку, и въ бархат, кушала на серебр и золот, держала собственный экипажъ, и теперь вотъ хожу пшкомъ: но я еще не знала до сихъ поръ, что могу быть отравительницей. Спасибо теб за извстіе. Благодарю тебя, дочка.

— Мама, сказала несчастная дочь, готовая расплакаться и зарыдать при первомъ удобномъ случа,— не будьте ко мн такъ строги. Я… я не думала… это лишь такъ сорвалось съ языка… я хотла только сказать, мама; какъ бы не вышло отъ этого хуже… и только…

— Ну, да, ничего, мой свтъ: ты сказала только, что я отравительница и, какъ отравительницу, меня слдуетъ вести въ уголовный судъ (Old Bailey), посадить въ тюрьму — ничего больше! А вдь вотъ, мой ангелъ, не отравила же я тебя, когда ты была ребенкомъ. Совсмъ напротивъ. Я вспоила тебя, вскормила, дала теб самое лучшее воспитаніе, нанимала для тебя самыхъ лучшихъ гувернантокъ и учителей, какихъ только можно достать за деньги. Да, было у меня пятеро дтей, и троихъ я схоронила. Остались дочь и сынъ, и любила я эту дочь, какъ ненаглядное сокровище, и ухаживала я за ней, когда прорзывались у нея зубки, и когда были у нея крупъ, и корь, и коклюшъ, и нанимала я для нея иностранныхъ учителей, не щадя никакихъ издержекъ, и отдала я ее въ благородную академію, въ домъ Минервы… всего этого не видала я въ своемъ дтств — по просту воспитали меня — я уважала своихъ родителей-любила мать и отца — старалась угождать имъ — не сидла мъ цлымъ днямъ въ своей комнат склавши руки, какъ какая-нибудь чопорная леди: все я для нихъ длала — и едимственная дочь называетъ меня отравительницею!! Ахъ, мистриссъ Осборнъ! Дай Богъ, чтобъ никогда не пришлось вамъ отогрвать змю на своей груди: вотъ все, чего я вамъ желаю!

— Маменька! маменька! кричала отуманенная Эмми.

И ребенокъ на ея рукахъ затянулъ отчаянную псню.

— Отравительница — да! Становись на колни, несчастная, и моли Бога, чтобъ Онъ очистилъ твое неблагодарное сердце — и да проститъ тебя Всевышній, такъ, какъ я тебя прощаю!..

Съ этими словами, мистриссъ Седли вышла изъ дтской, и, спускаясь внизъ, безпрестанно называла себя отравительницей, пойманной съ ядомъ въ рукахъ.