Базар житейской суеты. Часть 3

Этотъ мнимый ядъ сдлался пунктомъ помшательсчгва для старой леди, и она уже никогда, до конца своей жизни, не могла вполн забыть такъ-называемой «ужасной сцены» изъ-за маленькаго Джорджа. Ужасная сцена представила старушк безчисленныя выгоды, которыми, при всякомъ случа, она пользовалась мастерски, съ женской проницательностью и остроуміемъ. Началось тмъ, что нсколько недль она почти совсмъ не говорила съ своей дочерью. Она предостерегала слугъ, чтобъ т не осмливались прикасаться къ ребенку, изъ опасенія нанести чувствительное оскорбленіе мистриссъ Осборнъ. Она просила дочь посмотрть и удостовриться самой, не было ли яду въ арарут или кашк, которую ежедневно приготовляли для малютки. Когда гости спрашивали о здоровь Джорджа, она рекомендовала имъ обращаться съ этимъ вопросомъ не иначе, какъ къ самой мистриссъ Осборнъ. Ей, говорила она, ужь не позволено больше распрашивать, здоровъ ли малютка или нтъ. Она не смла больше дотрогиваться до ребенка, хотя былъ онъ внукъ ей и любимецъ ея души — потому не смла, что еще, пожалуй, по непривычк обращаться съ дтьми, какъ-нибудь отравитъ его. И когда мистеръ Пестлеръ длалъ свои врачебные визиты, мистриссъ Седли принимала его съ такимъ саркастическимъ видомъ, что докторъ иной разъ становился втупикъ, и недоумвалъ, оставаться ему, или идти назадъ. Онъ объявилъ, что даже леди Систельвудъ, у которой имлъ онъ счастье быть домашнимъ врачомъ, никогда не обходилась съ нимъ такъ величаво и надменно, какъ мистриссъ Седли, хотя онъ и не думалъ брать съ нея деньги за свои частые визиты. Эмми, въ свою очередь, продолжала ревновать малютку ко всмъ окружающимъ особамъ, и ей становилось очень неловко, когда кто-нибудь бралъ его на руки. Никому въ мір она не позволила бы одть маленькаго Джорджа; еслибъ кто вздумалъ самъ принять на себя этотъ трудъ, мистриссъ Эмми могла бы почувствовать такое же оскорбленіе, какъ еслибъ чья-нибудь дерзновенная рука уничтожила миньятюрный портретъ покойнаго супруга, висвшій надъ ея постелью, — это была таже скромная постель, съ которой перешла она въ брачную спальню, и куда теперь воротилась она опять на многіе грустные, печальные и вмст счастливые годы.

Въ этой комнат хранилось сердце и сокровище мистриссъ Эмми. Здсь впервые она прижала къ своей груди новорожденнаго младенца, и затмъ, впродолженіе всхъ дтскихъ болзней, берегла его и леляла съ постоянной страстью любви. Въ немъ, нкоторымъ образомъ, возвратился для нея Джорджъ-старшій, только въ исправленномъ и улучшенномъ вид, какимъ и слдовало ему воротиться съ неба на землю. Цлыми сотнями неуловимыхъ тоновъ, взглядовъ и движеній, ребенокъ былъ такъ похожъ на своего отца, что сердце вдовы трепетало отъ восторга, когда она производила интересныя сравненія между миньятюрнымъ портретомъ на стн и живымъ его оригиналомъ на ея рукахъ. Часто малютка спрашивалъ: «Зачмъ это плачетъ милая мама?» — «Какъ же ей не плакать, когда былъ онъ истиннымъ образомъ и подобіемъ своего отца?» не запинаясь отвчала мистриссъ Эмми. Безпрестанно говорила она объ этомъ умершемъ отц, и расказывала по тысяч разъ въ день, какъ она любила и обожала его. Ребенокъ слушалъ разиня ротъ, удивлялся, и съ наивнымъ любопытствомъ смотрлъ въ глаза плачущей мама. Никому изъ друзей своей юности, ни даже самому Джорджу, когда былъ онъ живъ, Амелія не говорила съ такимъ краснорчіемъ о своей нжной страсти. Съ матерью и отцомъ она вовсе не разсуждала объ этомъ предмет, и сердце дочери было для нихъ закрыто. Очень вроятно, что малютка Джорджъ совсмъ не понималъ, о чемъ это твердитъ безпрестанно плаксивая мамаша; но въ его только уши, цликомъ и безъ малйшаго остатка, мистриссъ Эмми изливала вс свои сантиментальныя тайны. Самая радость этой женщины принимала видъ задушевной грусти, и это чувство неизмнно и неизбжно обнаруживалось у ней слезами. Нервы ея были столько слабы; чувствительны и раздражительны, что намъ даже не слдуетъ и распространяться о нихъ въ этой книг. Докторъ Пестлеръ — теперь онъ модный дамскій докторъ во всемъ Вест-Энд: у него превосходная темно-зеленая карета, и свои собственный домъ на Манчестерскомъ Сквер; но тогда онъ только-что пробивался въ люди — докторъ Пестлеръ говорилъ мн, что когда ребенка отнимали отъ материнской груди, Амелія растосковалась до такой степени, что даже каменное сердце, при взгляд на нее, невольно обливалось кровью. Но мистеръ Пестлеръ былъ въ ту пору джентльменъ съ весьма сантиментальнымъ сердцемъ, и я нахожу, что докторская супруга имла основательныя причины смертельно ненавидть мистриссъ Эмми.