Базаров порезал палец. Как говорить и молчать о любви

– Люба жива?

– В реке утопилась, – сказал отец. – Но ее рыбаки сразу увидели и вытащили, стали отхаживать, – она и в больнице лежала: поправилась.

– А теперь жива? – тихо спросил Никита.

– Да пока еще не умерла, – произнес отец. – У нее кровь горлом часто идет: наверно, когда утопала, то простудилась. Она время плохое выбрала – тут как-то погода испортилась, вода была холодная…

〈…〉

– А отчего Люба утопилась? – прошептал Никита.

– У тебя горло, что ль, болит? – спросил отец. – Пройдет!.. По тебе она сильно убивалась и скучала, вот отчего… Цельный месяц по реке Потудани, по берегу, взад-вперед за сто верст ходила. Думала, ты утонул и всплывешь, а она хотела тебя увидеть. А ты, оказывается, вот тут живешь. Это плохо…

«Я пойду на Любу погляжу», – сказал Никита и побежал домой со всей силой. Бежал, потом шел, утомившись, потом опять бежал. И уже поздно ночью был у дома Любы.

Никита перелез через калитку, вошел в сени, затем в комнату – двери были не заперты: кто здесь жил, тот не заботился о сохранении имущества от воров.

На кровати под одеялом лежала Люба, укрывшись с головой.

– Люба! – тихо позвал ее Никита.

– Что? – спросила Люба из-под одеяла.

Она не спала. Может быть, она лежала одна в страхе и болезни или считала стук в окно и голос Никиты сном.

Никита сел с краю на кровать.

– Люба, это я пришел! – сказал Никита.

Люба откинула одеяло со своего лица.

– Иди скорей ко мне! – попросила она своим прежним, нежным голосом и протянула руки Никите.

Люба боялась, что все это сейчас исчезнет; она схватила Никиту за руки и потянула его к себе.

Никита обнял Любу с тою силою, которая пытается вместить другого, любимого человека внутрь своей нуждающейся души; но он скоро опомнился, и ему стало стыдно.

– Тебе не больно? – спросил Никита.

– Нет! Я не чувствую, – ответила Люба.

Он пожелал ее всю, чтобы она утешилась, и жестокая, жалкая сила пришла к нему. Однако Никита не узнал от своей близкой любви с Любой более высшей радости, чем знал ее обыкновенно, – он почувствовал лишь, что сердце его теперь господствует во всем его теле и делится своей кровью с бедным, но необходимым наслаждением.

На этом кончается рассказ и, кажется, кончается очень хорошей мыслью. Никита обрел свою мужскую силу, но секс «не принес ему большей радости, чем он знал обыкновенно», то есть – чем давала его возвышенная любовь. И это великая правда. Потому что секс не противопоставлен любви и не является какой-то отдельной великой ценностью. Он есть продолжение любви романтической. Это попытка в прямом смысле «вместить другого, любимого человека внутрь своей нуждающейся души», это продолжение объятий.

У меня про это есть история.

* * *

Как-то я романтически влюбился в конце лета. Возвышенно. Мы гуляли каждый день по Москве, держались за руки, целовались на скамейках, на качелях-гнездах на детских площадках, в метро… Встаешь в конце вагона, в тупике, укрываешься в общую темноту, как в убежище, закрываешь глаза, и мир отлетает, и только какие-то искаженные звуки едва доносятся сверху, и мимо проносятся станции…