Базаров порезал палец. Как говорить и молчать о любви

Однажды мы устроили пикник в парке Горького. Все было уже завалено желтыми листьями, мы постелили на землю куртку, читали и обсуждали Платонова, а потом целовались, прижавшись телами. Она выпустила мою рубашку из-под ремня, проникла внутрь и гладила ладонью мою голую спину. Никого не было вокруг. Когда я открыл глаза, оказалось, что по дорожке, рядом с нами, бесконечным потоком идет толпа. Наверное, закончился концерт в Зеленом театре. Идут и фотографируют нас, и мы одни, в объятиях, на бескрайней рыжей сцене. В это время мне, кажется, ничего больше и не надо было, кроме этих объятий, поцелуев и разговоров.

Листья срывало с самых стойких берез, в Москве становилось холодно, мы начали замерзать на наших лавочках. Однажды мы так замерзли, сидя на китайгородском бульваре, что побежали в «Шоколадницу», через дорогу. Там мы стояли, обнявшись у туалета. И не хотелось никуда идти, а за деревянной дверью кто-то шумно сушил руки, нагоняя горячего воздуха. А потом, когда я провожал ее домой, мы, озябшие, в подъезде на потертом ковре устроили танец. Медленный танец под Женю Любич. Мы разделили наушники, кружили и раскачивались.

– Как подростки, – сказал я.

А она спросила:

– Мы любовью заниматься будем или будем сидеть на лавочках? – (Я замялся.) – Может быть, у тебя синдром Никиты Фирсова?

– Кажется, нет, – сказал я, – но мне и так хорошо.

Тогда она посмотрела мне пристально в глаза.

– Знаешь, – сказала она, – секс – это лишь продолжение романтической любви, ее развитие.

Говоря откровенно, сейчас я с благодарностью вспоминаю время, когда мы только держались за руки и были похожи на пару подростков. Потому что потом наши отношения стали другими. Не лучше и не хуже. Просто перешли на другой уровень. И здесь я понимаю Никиту Фирсова, который от «близкой любви» с Любой не узнал «более высшей радости, чем знал ее обыкновенно». Конечно, об отношениях мужчины и женщины можно говорить шершавым языком сексологии. И наверное, многое из этого будет правдой. Но существует еще и тайна пола, существует метафизика любви. Не зря философы бились над этой тайной. Я думаю, они были не глупее современных секс-коучей, которые говорят нам, как все просто. Конечно, все далеко не так просто, как им хотелось бы думать, это загадочная сфера нашей жизни.

Ф.Ж. Я вот сейчас слушаю тебя, слушаю историю Никиты Фирсова и думаю: «Знал бы я все это, когда мне было семнадцать…» Потому что для меня тогда отношения делились на романтическую часть и «рабочую».

Б.П. Ты считал секс работой?

Ф.Ж. Да, представляешь! И сейчас я хотел бы озвучить свой секспросветительский манифест. Он очень простой: встречать незнакомое тело – это всегда страшно. Но чем быстрее мы признáемся в своих страхах, тем быстрее наступят классные отношения – во всех смыслах и во всех видах.

Б.П. Секспросвет – это важно! Но думаю, Платонов расстроился бы, если узнал, что обсуждение его рассказа свелось к сексу. «Я написал рассказ о любови двух душ, а не тел!» – вероятно, воскликнул бы он. И правда, Никита Фирсов показывает нам пример чего-то почти непостижимого – пример безусловной любви, полного отказа от эгоизма в любви. Он ничего не требует от Любы, он готов служить, помогать ей во всем, оберегать. Быть нужным Любе – в этом он видит высшую радость и свое назначение в жизни.

Но что это за любовь – без половых отношений?

Никита вернулся с войны, где посреди горя, страданий, грязи и лишений вспоминал о Любе как о драгоценности. Он остался жив, пришел домой, встретил Любу и стал ей служить, как рыцарь служит даме своего сердца. Великий поэт итальянского Возрождения Петрарка увидел когда-то в храме красавицу Лауру, а потом всю жизнь воспевал свою любовь. Петрарка никогда не касался Лауры, не приближался к ней, но посвятил ей три сотни сонетов. Он воспринимал ее как ангела-хранителя и вожатую по небесным сферам. До него автор «Божественной комедии» Данте воспевал недоступную и прекрасную Беатриче, его любовь тоже была любовью бестелесной, возвышенной, куртуазной. А теперь представьте себе Лауру в декорациях русского послевоенного быта. И Петрарку, который вместо сонетов несет ей две теплые булки. Лаура раскрывает объятия, а у Петрарки (простого демобилизованного Петрарки) не возникает к ней полового чувства. Потому что эта простая, в сущности, женщина для него остается «вожатой по небесным сферам». И тут завязывается главный конфликт: любви возвышенной и плотской. Петрарка может продолжать писать сонеты теплыми булками, но Лауре нужен муж.