Однажды я пошел туда один, набрал полную руку гороха и стал его есть. Вдруг меня накрыла большая, длинная тень, и я услышал голос:
– Эй, парень, что ты там делаешь?
Я обернулся и увидел группу подростков лет четырнадцати. Высокие, худые, с длинными руками и ногами, они словно вылезли из сериала «Очень странные дела». Я отвечаю:
– Ем горох.
Один из них говорит мне на полном серьезе:
– Это не горох. – И продолжает без всякой насмешки или улыбки: – Это куриная слепота. Если ты ее съел, то через два часа ослепнешь и умрешь.
И подростки молча уходят.
Я, как в кинодраме, разжимаю кулак, бобы рассыпаются по земле, и я понимаю, что через два часа ослепну и умру. В моей детской голове появляется отчетливая мысль: «Нельзя умирать дома, родители расстроятся».
Начался отсчет моих последних минут, я волочу свое предсмертное, тяжелое тело, руки опущены, слезы бегут ручьем. И никому нет никакого дела, прохожие меня не останавливают, только смотрят, проходя мимо. Наверное, на моем пятилетнем лице они видели решимость погибнуть. Спустя восемь часов я вернулся домой. Увидел маму и снова начал плакать. Она спрашивает:
– Ты чего?
– Я съел куриную слепоту, я скоро ослепну и умру.
Мама успокоила меня, проклятие миновало, и пророчество длинноногого-длиннорукого пацана не сбылось.
Б.П.
Теперь я расскажу свою историю – про дедушку и интуицию.Мой дедушка был военным. Во время войны он был лейтенантом, артиллеристом. Участвовал в штурме Берлина. А после женился, служил в Германии и в Средней Азии. Но я его помню, когда он уже вышел в отставку и жил с бабушкой в Москве. Строгий по характеру, «сурьезный» и очень деятельный. Будучи давно пенсионером, он каждый день ходил на работу и постоянно что-то делал руками. На балконе у него стоял верстак, были аккуратно развешены инструменты, всегда пахло стружкой. Он делал мебель, шкатулки, переплетал книги.
Помню, однажды он прямо на моих глазах выстругал ложку из деревянного бруска. За пять минут. Орудовал стамеской, держа ее в правой руке, а брусок – в левой, затем взял столярный нож, страшный и звонкий. Стружки летели во все стороны, брусок трещал, воздух наполнился запахом древесины, дедушка почти жонглировал инструментами, мял обретающую черты ложку, как глину, а потом вдруг что-то вспомнил, остановился, поднял на меня глаза и сказал:
– Никогда так не делай! Техника безопасности.
К сожалению, его таланты плохо передавались по наследству. Папа-журналист уже хуже умел что-то делать руками. А внук – совсем ничего. Подростком я был мальчиком без особых интересов. Однажды дедушка узнал, что я не помню таблицу умножения, хотя учился в одиннадцатом классе. Это его поразило. Он сказал:
– Не знаешь – учи, в следующий раз спрошу.
Я сказал:
– Хорошо!
Потом он устроил экзамен. Поначалу я держался неплохо, на два и на три – ответил. Но вот сколько будет четыре умножить на шесть, я сказать не смог. На этом мои знания закончились. Повисла пауза. Дедушка сидел на своем стуле и молчал в полной растерянности, он просто не понимал, как такое возможно.
Но в школе я писал стихи. К одиннадцатому классу накопилась пара десятков стихотворений, которые мы решили издать книгой. Папа распечатал на работе сборник в двух экземплярах и отдал дедушке переплести. Стихи, конечно, были беспомощные, но дедушка к ним отнесся очень серьезно. Он много раз их перечитывал. Один экземпляр оставил себе и держал на подоконнике у стола.
А потом дедушку сбила машина, когда он шел на работу. На дублере Ленинградского проспекта. Он попал в больницу со сложным переломом ноги. И ничего не предвещало беды, он был здоровый человек. В тот год ему предложили участвовать в Параде Победы, пройти в составе пешей колонны ветеранов по Красной площади. Он был очень горд и готовился к Девятому мая.
В больнице у него я был только один раз, в день его рождения. Приехал с поздравительным стихотворением. Я учился тогда на первом курсе, все время спешил, ничего не успевал. Помню, как наспех писал это стихотворение на большой перемене в столовке, кое-как держа в одной руке ручку, в другой – сосиску в тесте. Приехал, вошел в палату, увидел исхудавшего дедушку с ногой на подвесе. Кругом торчали трубки, в воздухе стоял запах лекарств.
Я достал бумажку и начал читать. Помню, там были слова, что тебя скоро выпишут, отпустят домой, «И ты позабудешь, как был сгоряча / В том доме, где стены полны кирпича». Я дочитал, поднял глаза и увидел, что дедушка плачет. По его щекам текли слезы. Но тут пришла медсестра, сказала, что нужно делать укол, папа мне бросил:
– Давай прощайся.
Я неловко попрощался и ушел.
Вскоре дедушке сделали операцию, и у него случился сердечный приступ. Сердце не выдержало, он умер. В тот день, когда должен был маршировать по Красной площади – девятого мая. А я не мог отделаться от мысли, что его слезы были вызваны какой-то интуицией. Я наивно говорил, что его скоро выпишут, а он чувствовал, что из этой больницы ему уже не выйти. А может быть, он был просто растроган.