Базаров порезал палец. Как говорить и молчать о любви

Второй момент – это любвеобильность Николеньки. Даже когда он злится, его гнев быстро сходит на нет, превращаясь в еще большую любовь, как бы компенсируя злость… Мне хочется предположить, что Николенька как будто не имеет права что-либо разрушать, поскольку разрушения уже происходят где-то в другом месте.

Есть такое понятие, как «мудрость ребенка». Каждое его действие, каждое слово имеет причину и смысл, даже если кажется нам странным и абсурдным. Взрослым требуются терпение, внимание и усидчивость, чтобы эту мудрость разгадать. В отличие от ребенка, мы владеем сильной психикой и разнообразными инструментами рефлексии, чтобы не впадать в истерику, когда мы что-то не понимаем, и сделать все возможное, чтобы интерпретировать действия, которые поначалу кажутся нам бессмысленными; мы способны понять детскую логику. Потому что у ребенка уже существует свое восприятие, отношение к миру, и он действует, опираясь на свои выводы.

Вот несколько примеров детской мудрости: ребенок убегает, чтобы его поймали; прячется, чтобы его нашли; ложится спать с мамой и папой, чтобы помочь им стать ближе, «склеить» их, потому что они часто сорятся и уже помышляют о разводе; рисует картинки про войну или дерется с другими детьми, чтобы обрести силу и быть готовым к встрече с врагами.

Мне кажется, что в доме героев повести присутствует какое-то табу, запретная тема. Она влияет на отношения, создает напряжение. Почему Николенька говорит, что видел сон про смерть матери? Почему мама спрашивает: «Ты же меня не забудешь? Ты будешь всегда меня помнить?»

Моя гипотеза заключается в том, что мама серьезно больна. Все в доме знают об этом, но отчаянно пытаются делать вид, что все в порядке. А это, как правило, всегда получается криво, косо, неловко. Наверняка вам приходилось попадать в такую «веселую атмосферу», в которой хочется прижаться к стенке и вести себя тихо. А потом оказывалось, что на той вечеринке были смертельные враги или недавно случилось что-то плохое. Люди обычно чувствуют, когда что-то не так. Чувствует это и Николенька, поэтому говорит о смерти устами младенца, чьи слова глаголют истину…

Думаю, каждый способен почувствовать настроение в доме: когда хозяин с любовью наливает нам чай или у него случилось что-то плохое и разговор не клеится. Я предлагаю доверять этому ощущению и не множить табу.

Б.П. Ты думаешь, что табу в доме Иртеньевых – говорить про болезнь мамы? Она слаба и поэтому она не едет в Москву?

Ф.Ж. Думаю, да.

Б.П. Знаешь, читая Толстого, я стал перебирать в голове самые яркие воспоминания своего детства с участием мамы и понял, что их не очень много. Как будто в семье за яркие эмоции отвечал папа: он мог взять на рыбалку или сделать шалаш на дереве…

Ф.Ж. Кинуть динамит в речку…

Б.П. Кинуть динамит, научить кататься на велосипеде… А маме как будто оставалась каждодневная рутина: накормить детей, напоить, одеть. И все это воспринимается детьми как должное, никто это не ценит и не запоминает.

Ф.Ж. Как будто мама занимается выживанием, а папа, наоборот, – подверганием жизни риску. Читая книжки по возрастной и детской психологии, я рисовал себе такой образ семьи: мама с младенцем сидит в центре пещеры, прижимает ребенка к себе, баюкает его, а папа в этот момент ходит по кругу, как охотник или защитник, оберегающий то, что происходит в центре. Мама отвечает за рутину, за стабильность, за тепло, а папа, видимо, отвечает за защиту всего этого и за приключения. Без мамы защита и приключения теряют смысл.

Б.П. Расскажите, Филипп Григорьевич, что у вас вспоминается про маму?

Ф.Ж. Моя мама поздно приходила домой с работы, она тогда строила карьеру; могла прийти в девять, десять вечера. Я уже лежал в кровати, притворяясь, что сплю. Слышал, как она подходила к двери, как скрипел пол под ее ногами… Дверь открывалась, а я, наоборот, закрывал глаза и пытался не улыбнуться. Конечно, у меня не получалось, мама замечала мою улыбку, садилась рядом и немного проводила со мной время.

Мне становится грустно, когда я вспоминаю, что в подростковом возрасте мне хорошо удавалось притворяться спящим. Я понимаю, что это был один из знаков того, что детство закончилось.

Была еще такая история: однажды в метро я убежал от мамы вниз по эскалатору, и меня схватил милиционер. Он сказал:

– Ты чего от мамы убегаешь? Мне придется ее арестовать.

А я закричал:

– Не надо ее арестовывать, пожалуйста!

Б.П. Но он же в шутку говорил, да?

Ф.Ж. Да, но я был ребенком и шутку не понял. Милиционер сказал:

– Ладно, не буду, но запомни – еще раз убежишь, и твоей маме конец.

До самого дома я в панике спрашивал маму:

– Тебя правда не арестуют? Прости, я больше не буду!

Она смеялась и говорила:

– Конечно нет. Всё, угомонись.