Базаров порезал палец. Как говорить и молчать о любви

Делать было нечего: дрожащей рукой подал я измятый роковой сверток; но голос совершенно отказался служить мне, и я молча остановился перед бабушкой. Я не мог прийти в себя от мысли, что при всех прочтут мои слова: как родную мать, которые ясно докажут, что я никогда не любил и забыл ее. Как передать мои страдания в то время, когда бабушка начала читать вслух мое стихотворение и когда, не разбирая, она останавливалась на середине стиха, чтобы с улыбкой, которая тогда мне казалась насмешливою, взглянуть на папа, когда она произносила не так, как мне хотелось, и когда, по слабости зрения, не дочтя до конца, она передала бумагу папа и попросила его прочесть ей все сначала?.. Я ожидал того, что папа щелкнет меня по носу этими стихами и скажет: «Дрянной мальчишка, не забывай мать… вот тебе за это!» – но ничего такого не случилось; напротив, когда все было прочтено, бабушка сказала: «Charmant» – и поцеловала меня в лоб.

Ф.Ж. В этом небольшом эпизоде мы видим, как маленький человек сталкивается с двумя сложными переживаниям: со стыдом и с чувством вины; он волнуется, что ради подходящей рифмы передает любовь матери.

Стыд – это страх публичного осуждения: я контролирую свои действия, пытаясь понять, что думают про меня другие, как они на меня смотрят, стараюсь увидеть себя чужими глазами и угадать, как правильно себя вести, чтобы не получить по носу. Николенька чувствует себя виноватым, потому что ставит любовь к маме наравне с любовью к бабушке. Ему стыдно, что это будет явным после прочтения стихов; он считает, что все подумают так: если ты любишь бабушку, как родную мать, то значит мать свою ты любишь мало и уже забываешь ее, хотя обещал помнить ее всегда. Естественно, разоблачения Николеньки так и не случилось, никто не обвинил его в том, что он начал забывать маму. Так часто бывает: нам кажется, что все знают, чего мы стыдимся, что это очень заметно.

Другая сторона стыда, помимо страха социального осуждения, – это желание нравиться. Стыд заставляет держать себя в рамках, быть частью окружения, не выделяться, чтобы не стать изгнанником. Его часто путают с чувством вины; вина приводит к прощению, она побуждает нас прощать себя и просить прощения у других. Стыд – про внешнюю регуляцию, вина – про внутреннюю. Зная биографию Толстого, можно легко заметить, что память о матери является ключевым моментом в повести «Детство». Это попытка пересочинить историю, вспомнить забытое; это сублимация вины и поиск прощения.

Стыд – иллюзорное беспокойство, он рождается, когда мы думаем о том, что думают о нас другие, однако все это – лишь наши собственные мысли. Как будто внутри нас несут вахту какие-то стражники, которые мешают жить полноценной и веселой жизнью. Например, они говорят: «Не надо сейчас танцевать, а то все подумают, что ты (можете вставить сюда все, что обычно говорят вам эти создания)». Часто психолог задает вопрос: «А кто это говорит?»

Многие полагают, что во всем виноваты родители. Конечно, именно родители первыми объясняют, что можно, а что нельзя делать в обществе. Однако часто бывает, что дети самых понимающих и некритикующих родителей мучаются стыдом особенно сильно. Человек – социальное существо, он привык сверяться с температурой, атмосферой и нормой того общества, которое его окружает. Ребенок замечает, за что наказывают, за что хвалят, о чем говорят и кого критикуют… В детском саду, в школе, на улице… Очень сложно отказаться от нормы, которую принял в детстве. Это происходит путем получения альтернативного опыта, сверки с новой реальностью и, конечно, после встречи «своих» людей, которые принимают наших тараканов, людей, с которыми можно танцевать странные танцы.

Б.П. Интересно. Действительно, Толстой не помнил свою маму и всю жизнь мучительно пытался ее вспомнить. Более того, он даже специально развивал свою память. Говорил, что «напрягши память, человек может вспомнить все, что угодно, вплоть до момента своего рождения». Но как Толстой ни напрягался (а я предполагаю, что Толстой – один из самых волевых людей в мире), ему все равно этого не удалось.