Базаров порезал палец. Как говорить и молчать о любви

Ф.Ж. На самом деле нам не обязательно досконально помнить какие-то кадры из прошлого, наше тело и так все помнит. Когда мы хотим окунуться в детство, нам достаточно погрузиться в его атмосферу. Вся повесть «Детство» построена на атмосфере: цвета, вкусы, звуки… Все это тоже – память.

У меня такое чувство, как будто я занимаюсь подсвечиванием всего того, что Лев Толстой сохранил для себя из детства. «Ты столько всего запомнил, друг!»

Сечь детей ветками, бить детей ремнем

Б.П. В конце повести «Детство» и в начале повести «Отрочество» есть интересная тема насильственного воспитания. Она особенно автобиографична. Дело в том, что в Ясной Поляне, как пишет биограф Павел Басинский, детей не били и крайне редко подвергали телесным наказаниям крепостных. Поднять руку на беззащитное существо считалось в семье Толстого позорным делом. И это было довольно прогрессивным для того времени принципом. Потому что сечь дворянских детей тогда было нормой для всех, включая императорскую семью. А вот не сечь – выглядело необычным экспериментом.

В 1837 году, когда Лёвочке было девять лет, в доме появился новый гувернер по имени Проспер Шарль Антуан Томá (в «Отрочестве» он назван St.-Jérôme). В то же время от дома отказали доброму, пьющему немцу Федору Ивановичу Рёсселю (в «Детстве» он изображен под именем Карл Иваныч). Передавая детей на руки французу, бедный немец, по воспоминаниям, едва сдерживал слезы и умолял: «Пожалуйста, любите и ласкайте их. Вы все сделаете лаской». Особенно он обращал внимание на младшего, Льва, говорил, что у ребенка «слишком доброе сердце, с ним ничего не сделаешь страхом, а все можно сделать через ласку». На это француз возражал: «Поверьте, mein Herr, что я сумею найти орудие, которое заставит их повиноваться».

С французом договорились, что он не будет в обучении применять физическое наказание, однако за непослушание и плохую учебу он все равно грозил высечь детей розгами. Однажды у Льва и Томá случился конфликт, и француз наказал мальчика, заперев в чулане. В тот вечер в доме был какой-то детский праздник. Томá не только лишил ребенка веселья, но и пообещал, что теперь уж точно высечет его розгами. Десятилетний Лев Толстой запомнил на всю жизнь эти часы, проведенные в чулане в ожидании наказания. Причем страшила его не физическая, а «нравственная» сторона порки, унижение. «Я испытал ужасное чувство негодования, возмущения и отвращения не только к Thomas, но и к тому насилию, которое он хотел употребить надо мной, – писал Толстой. – Едва ли этот случай не был причиною того ужаса и отвращения перед всякого рода насилием, которое испытываю всю свою жизнь». Эту историю Толстой перенес в свою повесть. Когда новый воспитатель говорил, что за плохую учебу и дурное поведение всем за него будет стыдно, Николенька отвечал, что маме стыдно за него не будет.

Ф.Ж. Я, конечно, выступаю проповедником ненасильственных способов воспитания и общения. Когда мы готовились к выпуску о «Детстве» Толстого, я собирался прочитать проповедь и молитву: «Дорогие родители, оставьте свои агрессивные…»

Б.П. Оставьте свои ремни!

Ф.Ж. «Оставьте свои ремни в покое, уберите прочь розги и другие орудия унижения», но потом я посмотрел на слово «воспитывать» и заметил, что в нем присутствует слово «питать», «пища». Каждая семья потребляет тот контент, который ей доступен; речь идет о способах воспитания, о способах вести диалог. Как правило, родитель передает своему ребенку то, что ему передали в детстве, и здесь он не виноват. Поэтому я не хочу заниматься морализаторством. У каждой семьи свое «питание», и не у всех оно, увы, полезное и питательное.

Одно я знаю точно: если люди росли в «непитательной среде», то они, как правило, хотят быть лучше, чем их родители. И тут, мне кажется, важно не заваливать ребенка внешними благами, а дать ему блага внутренние. Помните: первый год для ребенка самый важный. Необходимо приходить на зов, знакомиться, отражаться, замечать и разговаривать.

Б.П. У меня есть одна история про наказание, но состоит она из двух частей. Первая про папу, вторая про меня. Папа в младших классах еще писал чернилами; однажды он расшалился и кого-то ими облил. Его поставили в угол и рассказали обо всем родителям. Моя бабушка решила выступить инициатором домашнего наказания. Когда дедушка пришел с работы, она все ему передала и попросила ребенка выпороть.

Дедушка без гнева, заученными движениями (вероятно, он хорошо помнил их по себе) начал расправу. Он сел на край дивана, взял папину голову, зажал ее между коленями и дважды ударил ремнем по попе. Когда он отложил ремень, руки у него дрожали. Папа говорил, что увидел в глазах дедушки слезы… Такого никогда больше не повторялось.