Базаров порезал палец. Как говорить и молчать о любви

Мы постирали куртку и повесили сушиться на балкон. Пришел отец, и я ему честно рассказал, что упал, испачкал куртку и постирал ее с братом. Он мне говорит:

– Ну, иди в угол.

У нас имелся такой угол, в котором я должен был стоять, пока чего-то не пойму. Буддийская практика постсоветского пространства.

Сейчас и без стойки в углу я понимаю, что папа не разглядел моего характера. Я поступил с той курткой очень по-взрослому: сам исправил ошибку и решил проблему. Как человек, который был с углом на «ты», могу с уверенность сказать, что он ни разу не помог мне что-то осознать или понять. Я просто боялся туда вставать, потому что в углу было очень скучно. Я быстро понял: чтобы оттуда выйти, надо сказать взрослым то, что они хотят услышать. Было бы куда полезней сводить меня на скалодром, или отвезти в санаторий на грязевые ванны, или хотя бы на ферму покататься на свинье.

* * *

Б.П. Несмотря на охлаждение к толстовству, Лёля, конечно, хотел быть похожим на отца, хотел подражать отцу, но какому именно? Мы знаем Толстого-офицера, любящего семьянина и великого художника; но также знаем и другого Толстого (после кризиса) – аскета и моралиста, критика государства и собственности, анархиста.

Его сын, молодой Лёля, пребывает в полной растерянности. Он не понимает, как жить. Он хочет жить полной жизнью, но не хочет обижать отца.

Например, после окончания гимназии он думает отправиться на военную службу – все Толстые служили и воевали. Но отец, к тому времени – сторонник теории непротивления, говорит, что военная служба – это обучение узаконенным убийствам в угоду жадным правительствам.

Лёля чувствует в себе литературный талант и хочет писать художественную прозу. Но отец на тот момент уже отрицает изящную литературу (как аристократическое искусство) и говорит, что писать нужно только поучительные истории для народа.

Лёля хочет любви. Толстой проповедует половое воздержание…

Что делать сыну, который только начал жить? Сам-то Толстой пришел к тому, что военная служба порочна, уже после того, как воевал на Кавказе и в Крыму, где проявлял военную доблесть и героизм; решил, что изящная литература – это плохо, после того, как написал самый изящный и совершенный роман в истории литературы – «Анну Каренину»; наконец, осознал, что половое влечение – порок, после множества любовных связей в юности и двадцати лет брака.

Все, что Толстой говорил сыну, было, конечно, мудро. Но что с этой мудростью делать двадцатилетнему человеку? В результате Лёля не выдержал напряжения и заболел. Басинский пишет: проще всего представить, что отец давил на сына, гнул в сторону своих убеждений, и тот захворал, не справившись с этим давлением, но все было не так. Толстой не давил. Более того, он отправил сыну письмо со словами:

Ты вообще теперь очень интересен, потому что на распутье. И всегда на распутье человек, но иногда, как ты теперь, особенно. И со всеми вами я в эти времена с волненьем жду, воздерживаясь от вмешательства, которое бывает не только бесполезно, но вредно.

Но легче от этого Лёле не становилось. Само существование отца убивало в сыне способность к самостоятельной жизни. Впоследствии, пытаясь дать название своей болезни, Лёля назовет ее «продолжительная толстовская болезнь». Это была тяжелая форма душевной зависимости от отца. Он болел ею четыре года. Тогда этот недуг определяли как «гнетучка» – расстройство нервов.

У Лёли испортился желудок, он похудел, превратился в «мешок с костями», бросил университет, пытался заниматься литературой, но ничего у него не получалось, хотел ехать в Америку или в кругосветное путешествие, куда-то бежать. Главное, он постоянно находился в состоянии сильной тревоги, которая, с одной стороны, гнала его прочь, а с другой – не давала довести никакого дела до конца. Мать очень переживала за сына и хотела, чтобы он ехал лечиться на воды. А он говорил: «Минеральная вода – это, конечно, именно то, что мне надо».

Положение было настолько тяжелым, что его стали возить по врачам, но они только констатировали «расстройство нервной системы и желудочно-кишечного тракта». Нужен был врач с нестандартным подходом. И такого нашли в Швеции. Лёля поехал в Швецию, и там ему неожиданно полегчало. Вероятно, прежде всего из-за того, что только за границей он вышел из зоны притяжения отца. Наступило какое-то освобождение. «Я поправился, – писал он. – Я вышел на большую дорогу жизни».

Отцу он отправил такое письмо: