Беглец

— Все почему-то думают, что еврей. Хотя по паспорту я русский. Мама — Полина Федоровна.

— А отец?

— Отца нет.

— Может, он еврей?

— Не знаю. Мне все равно.

— Вообще-то сшибаешь. А чего это ты себе вышку присудил?

— Что? — не понял Яша.

— Помирать собрался.

— А… Я, конечно, не хочу умирать… У меня заболевание крови. Здесь такое не лечат.

— Ну и мотай отсюда.

— Ко мне здесь неплохо относятся.

— Сдохнешь. Сам говоришь…

— Кюхельбекер сказал: «Служение людям приносит бессмертие служащему».

— Тоже еврей?

— Декабрист.

— Все равно чурка. Пожрать есть что-нибудь?

— Могу принести.

— Заложишь, сука.

— Как хотите. Можно, я сяду?

Человек подтолкнул ногой табуретку:

— Садись. Так кто я?

— Она уже умирала и снова, кажется, хочет. Если вы к ней пойдете, она раздумает. Она все время рассказывает о вас. Только вам надо умыться. Я был уверен, что вы где-нибудь рядом, что вы придете…

— Мечи реже, — поморщился человек. — Ты что, с приветом?

— Просто слегка не в норме. Виктор Афанасьевич говорит, сейчас почти все не в норме. Такое время. Вы, по-моему, тоже… Давайте, я вам все-таки лицо вытру. А то она может испугаться.

— Кто?

— Ваша жена.

— Вытирай, — подумав, разрешил человек.

Яша из банки с холодным чаем намочил полотенце, сел рядом с человеком и осторожно начал вытирать ему лицо. Человек по-прежнему не выпускал из рук автомат.

В палате все смотрели на Тасю, которая склонилась над Николаем Степановичем. Даже Вера, которую все еще поглаживала, успокаивая, Зинка, повернула голову.

— Громче давай говори. Ничего не понять, — громко, как глухому, прокричала Тася.

Николай Степанович что-то невнятно пробормотал.

— Пить просит, — объяснила Вонючка.

— Пить, да? — кричала Тася.

— Встать хочет, — догадалась «покойница».

— Зачем вставать? — не согласилась Тася. — Лежи давай, а то снова сдохнешь.

— Штаны… — наконец выговорил Николай Степанович.

— Штаны просит, — объяснила Вонючка.

— Зачем штаны? — удивилась Тася, снова склоняясь к Николаю Степановичу. — Тебе зачем штаны?

— Выйти, — прохрипел тот.

— Выйти хочет. Без штанов стесняется, — улыбнулась «покойница». — Гришенька у меня тоже… стеснительный.

— Штаны мокрые, сушить надо, — как маленькому втолковывала Тася. — Куда идти хочешь? Ночь совсем. Закрытое все.

— Может, ему по делу надо? — предположила Вонючка.

— По такому делу, да? — Тася обрадовалась, что все разъяснилось. — Сейчас горшок дам, зачем вставать? Если такой больной, лежать надо.

Тася полезла под койку за горшком. Николай Степанович с трудом сел, старательно натягивая на себя одеяло. Тася из-под кровати подсунула горшок прямо ему под ноги. Николай Степанович перепугался и, собравшись с силами, встал. Его качнуло, и он ухватился за спинку койки. Тогда с него свалилось одеяло. Николай Степанович окончательно растерялся и так и замер в полусогнутом положении, ухватившись за спинку кровати. Тася поспешила на выручку. Она подобрала свалившееся одеяло, накинула его на Николая Степановича и чуть ли не силой усадила на койку.

— Закурить, женщины… Не обеспечите? — неожиданно спросил он, беспомощно улыбаясь.

— Чего сразу не сказал? — обрадовалась Тася. — Найдем закурить.

Она полезла в тумбочку за папиросами.

— Не успел с того свету вернуться — соску ему подавай, — проворчала Зинка. Она посмотрела на Веру, на окаменевшую у дверей Нину Тарасовну и приказала: — Дымить в коридор ступайте, тут и без того дышать нечем.

— Курите здесь, мне все равно, — сказала Нина Тарасовна.

— Я бы тоже побаловалась маленько, — смущенно улыбнулась «покойница». — Сердце куда-то падает и падает. Чего-то еще случится. У меня примета верная. И тогда падало. Картошку перебираю, а сердце незнамо где.

Тася раздавала всем желающим папиросы.

— Дайте мне… — неожиданно попросила Нина Тарасовна.

Все с удивлением уставились на нее.

— Таська, выделяй тоже, — махнула рукой Зинка. — А то от этих волнениев все нутро загоркло. Не ночь, а незнамо что. Второй покойник поднимается.

Тася, зажигая спичку за спичкой, обнесла всех огоньком. Нина Тарасовна неумело затянулась, закашлялась. Остальные кроме Вонючки и Веры курили с удовольствием. Кутаясь в одеяло, жадно затягивался Николай Степанович. От слабости его покачивало.

— Как в казарме, какой. Света белого не видать, — не выдержала наконец Вонючка.

— А ты была в казарме? — мирно спросила Зинка.

— И-и… Где я только не была. Начни вспоминать — не кончишь.

— Вот и вспоминай, все занятие.

— Я и вспоминаю. Здесь, к примеру, храм Божий размещался. А мы в нем цигарки смолим.

— Мы смолим, а ты ссышь день и ночь. Нас-то он, может, и простит, а тебе на том свете точно рога пообломает.

— С Богом было легче… — неожиданно сказала Нина Тарасовна.

— Не бери в голову, — посоветовала Зинка.

— Вы мне? — удивленно приподняла брови Нина Тарасовна.

— Этого тоже к утру хоронить хотели, а он дымит, как самовар.

— Точно. Отживаю, — прохрипел Николай Степанович.

— Надо говорить «оживаю», — не выдержала Нина Тарасовна.

— Я и говорю, — согласился Николай Степанович. — Отхожу.

— Это ты Таське спасибо скажи, — вмешалась Вонючка. — Уж она по тебе елозила-елозила, мертвый бы поднялся.