Беглец (СИ)

Он не спит: лежит, размышляя о чём-то своём. Я не привык к моментам, когда он уходит в себя, но привык к нему, и всё, что он делает, кажется продолжением меня самого. Он не рядом — он здесь, потому что я здесь; со всем, что он говорит, я разбираюсь как с собственными мыслями. Не могу отгородиться или отвернуться и не слушать. Можно забыть число, день недели и даже месяц — но он как поправка на ветер, естественный факт, с которым ты считаешься, даже не задумываясь о его природе. Один пишем — один держим в уме. Боже мой, Майк, Боже мой…

Наблюдать за ним — всё равно что сидеть в позе лотоса в монастыре Шаолинь. Хотя я вряд ли имею моральное право сравнивать себя с монахом. Невероятно, я просто бесподобен. Список штук, которые я выкинул, можно протянуть отсюда до Ридженс-парка, и чёрт возьми… должны же быть хоть какие-то рамки. Не знаю, чувство стыда, благоразумие или что там останавливает людей… совесть, страх, интуиция — хотя с последней я не в ладах, что ж.

В аду этот список, должно быть, читают как хрестоматию для грешников. И демон с лицом Стейси умиляется:

— Я блять всё гадаю, как далеко ты можешь зайти.

И сотни маленьких бесят шевелят губами, водя пальцами по строчкам.

А где-то наверху, уперев локти в колени, последний ангел хлопает карими глазами, зная, что нет того Бога, что придёт и оттащит его за ухо.

А я, может, только и жду, когда он упадёт.

— Над чем смеёшься? — улыбаясь, спрашивает Грег.

— Да так, воображение подкинуло очередную глупость. Не отвлекайся, ты так хорошо лежишь, не лишай меня этого зрелища.

— И что за глупость? Бьюсь об заклад, не обошлось без меня, — насмешливо говорит он.

— Ты всегда фигурируешь в моих глупостях. Всегда.

— Я знал, — подмигивает он и тянется за поцелуем.

Нет, Грег, ты и понятия не имеешь и уж точно не знаешь, что происходит в моей голове. И не узнаешь, и лучше тебе не знать: дорожи своим спокойствием, как дорожу им я.

— Слушай. Ты слушаешь?

— Да.

— Когда всё это закончится…

— Вау. Спасибо за откровенность.

С чего этот разговор? Что ты сделал?

— Не сейчас. Когда-нибудь, — хмурится он. — Я пытаюсь сказать… Я люблю тебя. Никогда, чёрт возьми, никогда не забывай этого.

— Это самое пафосное, печальное и пугающее признание из всех, что я слышал.

— Обещай.

— Ты серьёзно?

— Обещай мне, Майкрофт. Что не будешь думать обо мне, как о ком-то, кто умер. И не отрежешь меня, как бесполезную ногу. Я помню, что ты говорил об Олли. И о Фрэнсисе. — При упоминании последнего невольно кривлюсь.

— Какая разница, как я буду себя жалеть? Я всегда думал, что вправе решать, какими мыслями заполнить своё никчёмное существование, уж извини. Сделай так, чтобы мне не пришлось тебя забывать. И да, я люблю тебя, даже несмотря на то, что ты завёл этот разговор.

Странное. Я не могу переживать то, что ещё не случилось: «может быть», «когда-нибудь», — не могу понять, как и зачем читать с чистого листа. Даже не знаю, что должен чувствовать.

Он прижимается крепче, обнимает. Едва слышно:

— Обещай.

— Ладно, ладно обещаю. Одно обещание и только потому, что мне не придётся его держать, — добавляю я, понимая, что он уже спит.

========== Sugar/Milk ==========

Солнце пытается выжечь дыру у меня на лбу. Оно вместо будильника, который, кстати, заорёт через… минуту. Побыстрее нажать на кнопку: ненавижу этот звук, ненавижу утро. Завидую счастливцам, воспевающим его прелести — тем, кто успевает эти прелести замечать, кто не просыпается с ощущением, что по нему топталось стадо слонов, и не плетётся до кофеварки, уговаривая себя на этот подвиг.

У нас с утренним солнцем давняя война, и судя по тому, что кое-кто раздвинул шторы, в моём лагере завёлся перебежчик. Нет, Майк, подушка тебя не спасёт — поднимай задницу.

«В моём понимании к сексу прилагаются утренние объятия или ещё один секс», — так и рвётся на язык, но, может, я старомоден или мы проскочили и эту стадию. Но даже если и так, я не обязан любить тот факт, что сидит Грег мрачнее кофе, ароматом которого пропитан воздух гостиной — ухтыконтраст, — это бодрит лучше будильника и подпалённого лба. Поднимает взгляд, которым вроде как пытается прожечь телефонную трубку.

— Что? — спрашиваю я, и это самый странный вариант стартовой фразы. День, начавшийся с трёх букв, просто не может задасться.

— Ничего, — отвечает он. — Встал раньше, решил потратить время с пользой.

— Завтрак. Мило, — говорю, наклоняясь, чтобы клюнуть его в щёку. — Омлет подгорел, ты потому похож на тучу?

— Твой брат звонил.

— О. Понятно. Надеюсь не в четыре утра? Ты послал его нахер?

— В пять. Я должен был послать твоего брата? Я сказал, чтобы перезвонил, но он решил подождать, — хмуро отвечает Грег и протягивает трубку. — Срань господня, Майкрофт, это ни в какие ворота!

Я бы выбрал слова покрепче. Он раздувает ноздри и замолкает, сжимаясь в кресле.

— Здравствуй, братец. И по какому поводу тревога?

— А, Майкрофт… — тянет Шерлок. — Наконец-то. Смени секретаря, он до невозможности скучен.

— Шерлок!

Грег выглядывает из-за спинки, вскидывает брови и отворачивается, неудивленный. «Можешь не стесняться», — говорит он, поднимаясь, и уходит на кухню.