Беглец (СИ)

Пытается успокоить. Если бы он мог вернуть всё обратно, я был бы спокоен, если бы не приходилось переживать всё снова и снова в своей голове; и от звука его голоса в груди ползёт трещина, аккуратно отслаивая края. Тоска по нему, когда он рядом — худшее, что я мог испытать. Я думаю о моменте, когда он уйдет и останется только оболочка и жизнь в её механической пустоте, абсурдная и тупая. Не знаю, о чём он думает, видя меня таким, мне не нужна его помощь, не нужно сочувствие, мне нужен он, и это нельзя утешить.

Он посматривает на меня, будто думает, что я собираюсь с мыслями, но после многих дней наедине с ними я знаю всё наизусть.

— В тот день, когда мы… встретились, я… Мне до сих пор больше всего на свете жаль того, что я сделал, — раздумывая над каждым словом, медленно говорю я, снова сгорая от стыда. — Я не был зол на тебя, едва увидел, понял, что ты того не заслуживаешь. Я просто очень жестокий человек, Грег. Жестокий и глупый.

Господи, чем ты только думал? Ты мог уйти, не дав этому начаться, забрать тот чёртов мотоцикл и исчезнуть навсегда. Не тот момент, не тот человек, не тот выбор. Не та ошибка.

Мне стоило быть умнее.

Но он ничего не говорит, смотря вперёд себя застывшим взглядом, давая продолжить. О чём он думает? Как оправдывал меня в своей голове? Думал ли он, что это случайность, знает ли он, что это тоже правда с той, другой стороны, навсегда отвёрнутой от его глаз.

— Мне стоило остановиться. Стоило. Но я слишком разозлился на себя за то, что всё утекает сквозь пальцы; грёбаное ощущение, когда жизнь проходит мимо, а ты всего лишь игрушка для битья, как пугало, которое выставили посреди поля просто… просто смотреть на ворон. Я видел Фрэнка той ночью, а Олли подружился с наркотой и к тому моменту я уже не мог ничего контролировать. Слышал то, чего не хотел слышать. Всегда был слишком пассивен, чтобы уследить за ним, я и сейчас такой, а в тот вечер буквально взбесился. Я не был хозяином своей жизни… наверное, никогда, и уже не буду, вот что я понял. Даже долбаный школьник, решивший угнать мою тачку, влиял на мою ёбаную жизнь больше, чем я. Черт, — долблю по рулю, выбивая жалобный стон клаксона, он так и гаснет посреди молчания; Грег, как всегда, не спешит ни о чём судить.

— Не говори так… — словно очнувшись от наступившей тишины, он оборачивается ко мне, сам не веря своим словам.

— Но это правда, правда. Не отрицай. Теперь я зол, но не думай, что на тебя. Мы приходим сюда одни и уходим тоже одни. И даже не можем принадлежать себе. Каждый день я думаю о том, что нас всех не должно быть здесь. Это ёбаная ошибка, за которую мы должны платить, но со временем стало ясно, что за мной слишком много ошибок, а впереди слишком много времени и слишком много ворон.

— Ты не один, Майкрофт. Не мир отворачивается от тебя, а ты. Ты — пытаешься переделать его под себя, ты недоволен каждой деталью, каждой вороной, каждой грёбаной минутой. Всё, что ты делаешь, ты делаешь не для себя, а назло. Вот в чём причина, в твоём отношении…

— В моём отношении к правде.

— Правда делает тебя разбитым.

— Жизнь делает меня разбитым, а правда склеивает то, что осталось.

— Да, спасибо! — не выдерживая, прикрикивает он, — я уйду отсюда, нашпигованный подробностями твоей ёбаной личной жизни без меня, в надежде, что меня это склеит! Так что, Майкрофт, я — правда? Или жизнь? Можешь спорить хоть с самим хреновым Богом, но ты не один, пока здесь есть я. Вот чего тебе не исправить.

— Может быть. — Поджимаю губы, меня всегда немного переклинивает, когда он орёт на меня по делу. — Ты говоришь, зная, что всё решают поступки, но даже так я тебе верю. Думаю, ты действительно меня любишь. Пару месяцев, полгода, в лучшем случае год — ты был бы рядом, но потом — качаю головой, — нет. Вопрос времени никогда не был принципиален — упустить тебя раньше или позже, нет никакого смысла в ожидании конца. Вот почему я говорю, что хотел бы уйти и сделать это в одиночестве.

— Я способен на большее, чем ты думаешь, и докажу тебе.

— Боже, Грег, ты уже всё мне доказал. Я не в обиде и никогда не буду. Спасибо, что уважаешь хотя бы моё желание и не пытаешься втянуть в грязь, чтобы всё стало ещё хуже.

— Как ты можешь быть таким спокойным?

— Больше не о чем переживать, — с сомнением говорю я, и он смотрит, тоже сомневаясь.

— Что бы ты там ни надумал, ты много для нас сделал и мне неприятно, что ты считаешь иначе. Нам нужно поостыть. А тебе стоит взглянуть на всё под другим углом, — склонив голову, миролюбиво наставляет он, — я ничего не предлагаю, только подумай обо всём по-другому. Понимаешь, о чем я?

Глядя на то, как он закусил губу, я беру смелость угадать его мысли, потому что, безусловно, понимаю.

— Ты хочешь, чтобы я нашел веские причины стать твоим любовником, Грег, зная, чем всё кончится, всё равно просишь…

— Ты никогда не будешь моим любовником, Майкрофт, — уголки его губ дёргаются в неловкой улыбке. — Я вовсе не собирался склонять тебя к чему бы то ни было. Чего ты не хочешь… Но я много думал и решил, что мы с тобой можем стоять на пороге чего-то нового.