Беглец (СИ)

— Это что? Велмино ожерелье? — ужасаюсь я, и даже пёс беспокойно суетится, чуя неладное.

— Да насрать мне, — одёргивая куклу, отвечает Стейси.

— Она тебя побьёт…

— Плевать.

Мы идём к морю, и приходится непременно следить, чтобы Редберд не сунулся куда не надо. Ветер подвывает шумящим волнам в полной гармонии; что до нас — между нами понимающая тишина. У неё на руках ещё не зажили прошлые синяки. А тем, что на сердце, уже не зажить.

— Я скажу отцу.

Она не отвечает.

— Стейси! Ты слышала? Я расскажу папе! — я уже злюсь, когда она оборачивается спиной к морю, с разъярённым взглядом.

— Думаешь, он не знает? Ты такой наивный, Майкрофт, — почти сплевывает эти слова. — Можешь всем рассказать и тогда точно меня не увидишь. Что у тебя за плечом, Майк?

Я оборачиваюсь, но ничего не вижу. Она продолжает:

— Вот и у меня — ничего. Правда и всё то дерьмо, что нанизывают на нитку вместо чёток, любовь и надежда, и вера, и счастье, — с этими словами она отрывает голову куклы и, замахнувшись, бросает в прибывшие волны, где вода слизывает её вместе с песком. Следом отправляются руки и ноги — словно хлебные комья, которыми кормят чаек.

— Я у тебя за плечом.

Она не отвечает, только натягивает вымученную улыбку и качает головой. Редберд ложится рядом, утыкая морду в песок. Её никогда не наказывали, ей никогда не говорили нет и не лишали карманных денег — её вечно пьяная, вечно надушенная мать нашла другой метод. Я прочел одну книгу и узнал, чем кончаются такие истории. Как это уже никогда не изглаживается из сердца. Как ты уже не можешь быть отдельным человеком, отвечая за своих родителей, проживая жизнь, которую придумали они, так, как придумали они, на привязи у живых людей, на привязи у призраков. Всюду, куда бы ты ни шёл — это с тобой. Она хорошо держится, моя маленькая девочка.

— Майк, — зовет она, вырывая из мыслей; в руках уже ничего не осталось. — Просто забудь об этом. Я в полном порядке. Подмешиваю ей клофелин, когда особенно расходится. Или прихожу к вам.

— Живи со мной.

— Ну, — тянет она, запуская в море камень, — нет уж. Эту чашу я испью до дна. Раз уж я так похожа на своего отца — то и за него тоже.

Я сажусь рядом с псом, и она, опустившись на колени и подвернув под них юбку, принимается закапывать мои ноги. Мокрый, песок холодный и ладно облепляет тело. Вскоре на поверхности остаётся только моё лицо. Редберд скулит.

— Глупая собака. Ничего твоему Майку не будет. Если он совсем исчезнет — ему ничего не грозит. Так всегда бывает с людьми. Да и с собаками тоже, так что не ной.

Но славный пёс не слушает и спешит меня откопать. Приходится сплёвывать летящий в лицо песок, но он справляется с такой увлечённостью с этими своими хлопающими на ветру ушами, что смешит нас обоих. Стейси смотрит застывшим взглядом — это всё, что видно из-за закрывающих лицо волос, беспощадно терзаемых ветром.

По слою песка врываются трещины.

Я сжимаю ей руку.

Грег…

Я никогда не был терпелив больше, чем мог, хотя и честно пытался. Я и борцом никогда не был, но рук не опускал: борьба моя заключалась в тихом упрямстве, я могу выжидать долго, чтобы когда-нибудь настоять на своём, неожиданно дать понять, что своего решения я не менял и не буду. В моём представлении, это должно обескураживать людей, разменивающих свои мысли, как фишки за покерным столом. Но настал момент, когда это не работает, когда всё, что я умел, перестало иметь вес. И вот я ничего не могу, а припасённый в рукаве туз так и останется там, не пригодившись. Я проиграл.

Возможно, я этого хотел.

Возможно, из всех людей я выбрал его сознательно, мне просто захотелось спасовать и выйти из игры, а я никогда не был азартным настолько, чтобы каждый раз, оставаясь ни с чем, с прежней увлеченностью начинать с нуля.

All in.

Он эту ставку принял с закрытым лицом и даже дал мне в долг сверх той малости, что я имел. И забрал обратно всё и даже больше. Не потеряв даже невинного вида. Ни умолять его, ни выжидать в позе дзен-буддиста я не буду, потому что не сомневаюсь: на этот раз игра закончена. Для меня — да.

Жизнь учит смирению, это я уже понял.

Кто знал, что смирение все разрушит. Казалось бы, такая малость.

Стейси…

Была маяком и всегда меня направляла, и даже сейчас, зная правду, я не нахожу в себе сил для ненависти. Она стёрла себя с листа, словно никогда и не существовала, оставив меня одного — гадать, что было на самом деле, а что — подкинуло воображение. Любила ли она Джима? Любила ли она Джима, я был уверен, что нет, принимая это за данность, и сейчас, глядя на шрам на своей руке, уже не так уверен в ответе и в том, почему это важно. Любовь побеждает всё, почему, чёрт возьми, она это сделала? Зачем ужалила перед тем, как сбежать?

Подсказка, — понимаю я и бросаюсь к ящику с бумагами, где, долго роясь, нахожу письмо, которое она написала в мой День Рождения. Расправляю его на столе. Да где же? Чёрт… Вот, вот здесь: