Беглец (СИ)

Отнять часть души… Это не то что отнять ее целиком. Тут другое: ты останешься один на один со своим искалеченным нутром, неизлечимо больной. Так хуже, в этом больше жестокости. Лучше жить совсем без души, чем так. Лучше отрезать часть тела — тогда она не будет беспокоить постоянной болью. Без ноги ты не будешь хромать: плевать, что вообще не будешь ходить, но в этом больше полноценности, больше реальной жизни.

—…отправиться на переговоры. Нужен тот, кто сможет убедить в том, что эти деньги необходимы и что не последует никакой огласки.

Снова эти полутона: лучше отнять все, даже надежду, чем мучить, отбирая понемногу. Я хожу по свету, оставляя части себя то там, то здесь. Внутри меня зияющая дыра; должно быть, это отражается на моем лице. Она растет, ширится, и нужно всё больше, чтобы восполнить этот пробел. Так угасает надежда. В какой-то момент, когда не останется ничего, когда дыра станет такой большой, что сможет засосать Вселенную, когда никто, даже воображаемый, даже гипотетический, не будет способен залатать гигантскую брешь, я наконец признаю, что надежда официально мертва. Человек может отнять душу, но заменить ее?

— Сложно. Они совершенно не хотят идти на уступки и трясутся от страха при малейшем намеке в СМИ. Они хотят письменного соглашения.

— Это самоубийство, сэр.

Я становлюсь пугающе сентиментальным, хотя думал, что с годами только черствею. Нет, вопреки логике, со мной все наоборот: с каждым годом я становлюсь мягче, уступчивее и скоро превращусь в подтаявшее мороженое. Думал, что обрастаю панцирем, но это все лишь для того, чтобы не вытечь наружу. Я всё ещё жесток в своих поступках, но с каждым разом мне сложнее и сложнее сопротивляться ребенку внутри меня. В моем возрасте Гитлер рисовал картины. Не могу отделаться от этой мысли.

— Майкрофт…

Я не пачкаю бумагу, но разве то, что происходит у меня в мыслях, не похоже на определенную степень искусства?

— Майкрофт!

Черт.

— Сэр? — Безуспешно пытаюсь напустить на себя сосредоточенный и бодрый вид. Кажется, дни, проведенные в размышлениях об Олли, добавили теней моей осунувшейся физиономии.

— Мистер Холмс, с вами все в порядке? — Мой начальник откладывает бумаги. Хмурится, снимает очки и потирает переносицу. На коже темно-красный след от оправы. Внезапно понимаю, что он тоже человек. Надо же.

— В полном, сэр. Хотите, чтобы на переговоры отправился я?

— Верно. Боюсь, никому из нас, даже мне, не хватит такта и выдержки, чтобы убедить столь упрямых… оппонентов.

Старый проныра. Так и скажи, что не хочешь марать репутацию.

— Если дело выгорит, а я на это очень надеюсь, мы все наконец вздохнём спокойно. Нам нужны эти деньги, иначе партия не перестанет трепать нам нервы.

Партия. Чёрт, кажется, я прослушал, какая именно партия. Хотя, какая разница: не одни, так другие. И чего мы брыкаемся. Жду не дождусь, когда решится вопрос о воссоздании шотландского парламента. Осточертело, что каждый считает долгом сесть нам на шею, в надежде получить долю власти в чертовом королевстве.

Власть.

В чём прелесть обладания, отчего каждый, возомнивший себя хищником, так и жаждет сломить чьё-то сопротивление? Я всё жду, что кто-нибудь придет и поглотит меня, и я стану чьей-нибудь отрыжкой, изжогой и кислым дыханием изо рта. Ну зачем мне обладание, скажем, Олли, какой в этом смысл, никто не отправляет в пасть живого кролика, мы вообще перестали охотиться на животных и перешли на себе подобных, мы стали каннибалами, мы были ими, но теперь научились вытирать рот салфеткой — на пороге двадцать первого века, какой прогресс! А еще иногда мы спрашиваем разрешения: дорогая Лола/Айрин/Моник, можно я согну тебя раком, тебе будет больно, обещаю, я позабочусь, я войду в тебя быстро. Какое удовольствие подавлять волю другого человека; если ты при этом достаточно смышлен, в момент, когда головка твоего члена врывается в чье-то обессиленное тельце, твои глаза распахиваются широко-широко, и следующий за этой вспышкой яркий свет становится прозрением, ты вдруг видишь всю ничтожность, все свои комплексы, осознаешь своё истинное значение в мире. Это точка «Зеро». Я не отрицаю жестокость, это лишь еще одна человеческая слабость, но если вдруг ты ставишь её на поток, если осмысленно превращаешь её в орудие, которым разгребаешь толщею своей унылой жизни — кто ты, если не слепой идиот. Ну и какое в этом удовольствие… Я не фанат дешевых развлечений, сиюминутных восторгов и прочей мишуры.