Беглец (СИ)

— Мне нувно на учофбу! — Раздаётся булькающий звук. Тишина. Что-то шлёпнулось, а следом — россыпь грохота по полу. — Вот же!.. Уберу потом!

— Где мои записи? Я точно оставлял их здесь… <…> Майкрофт!

— Кажется, я сломал чайник!.. Я справлюсь! — Бодрость в голосе явно не сочетается со странными грохочущими звуками с кухни.

— Я опоздаю, — повторяет он, как заведённый, пытаясь протиснуть голову в ворот. — Автобус уже уехал. Ты меня отвезёшь? — Он наконец натянул футболку и хлопает сонными глазами, сгоняя остатки сна.

— Ммм. — Падаю на подушку. — Отвези себя сам. Ты уже большой мальчик, возьми машину.

— Давай уж сразу лимузин, чтобы ни у кого не осталось сомнений. И все надписи в туалетах — мои.

Он замечает, что я «всё равно проснулся», на что получает встречное «Боже!» и предложение разобраться самому. Надо бы сделать табличку. Кажется, я сказал это вслух, потому что это чудо опять фыркает.

— Что? Мне тоже надо в универ. И перестань носиться, ты уже не опаздываешь.

— Далась тебе эта степень. Не хочешь устроиться в полицию? У нас будут одни дела на двоих, — ёрничает он.

— Ха-ха.

— Где мой ремень?

Шарю под подушкой.

— Не представляю, как он там оказался. — Он тянется, чтобы взять, но я отвожу руку. — А-а. Сначала поцелуй.

Он наклоняется к моему лицу, но вместо того, чтобы поцеловать, задерживает взгляд и начинает ржать:

— Твоё лицо…

— Только попробуй, — предупреждаю я.

— Оно…

— Заткнись.

Он смеётся и ныряет в сторону, предугадывая мой шуточный замах ремнём.

— Веснушки, — хохочет, пятясь к двери. — Очаровательно!

Подушка мажет мимо цели. Грег шмыгает за дверь и выглядывает из-за косяка.

— Веснушки! Что ты делал, пока меня не было?

— Прохлаждался на ёбаном континенте.

— И как?

— Чудовищно, как видишь.

— А мне нравятся твои веснушки, — лыбится он и тут же прячется с глаз долой.

Нет уж, вторую подушку не отдам.

— Чёрный, без сахара! — кричу вдогонку.

***

Кто вообще сказал, что нужно просыпаться с утра пораньше и куда-то идти? — с такого вопроса начинается практически каждый день: видимо, на большее мой мозг с утра не способен. Обычно, к тому моменту, как я выхожу из ванной, эта мысль вылетает из головы, но сегодня по пути на кухню я зеваю и зеваю, спрашивая себя:

«Кто вообще сказал, что нужно просыпаться с утра пораньше и куда-то идти?»

— Пфф… Серьёзно, Майкрофт, если ты не перестанешь строить мученика, я тресну тебя кружкой.

— А? — плюхнувшись на стул, пододвигаю кофе и с надеждой смотрю на пачку сигарет: должна была остаться хотя бы одна. — Перестань читать мои мысли.

— Перестань болтать свои мысли вслух. Как ты можешь курить с утра? — морщится он.

— Это же ритуал.

— Во имя ритуальной язвы желудка?

— Язва-Грег. Ты, кажется, опаздывал.

Он отмахивается и разворачивает газету.

— Поймаю такси. Атлетико — чемпион Примеры. Ты всё равно спросишь.

— Эй, ты испортил мне чтение газеты! Это часть ритуала! И с чего мне интересоваться Примерой?

— В Атлетико играет твой бывший.

Бэтмен хмурится с кружки; я хмурюсь вместе с ним, а ещё давлю желание загасить окурок о гульфик его трико.

— Он играет в Реале.

Грег вскидывает брови, смотря на меня, как на душевнобольного.

— Нет, он играет в Атлетико.

— Бери свою сумку и уматывай, — бурчу я.

— Кури молча.

— Язва. Какие планы на день?

— Не такие важные, как у тебя, — усмехается он. — После учёбы поеду домой. Потом… ты мне скажи.

— Выступление Джеймса, — напоминаю я. Он кивает. — Ты позавтракал?

— Перехвачу что-нибудь по дороге.

— Во имя ритуальной язвы?

Улыбается.

— Ты прямо как моя мамочка. Эмм… не то чтобы я был против, но что скажут люди?..

Хмурюсь: такая шутка с утра застаёт врасплох.

— Кстати, ты сказал ей?

— Нет. Ставлю ящик пива, что она будет не в восторге от моего очередного закидона, — констатирует он, пялясь в газету, и поднимает глаза: — Я попробовал, но не смог. Извини.

— Не говори. Не думаю, что тебе не нужно одобрение, особенно от того, кто будет «не в восторге». В смысле, ты же не спрашиваешь об остальном, так зачем тебе разрешение кого-то трахать?

Он смотрит задумчиво.

— Я думал, для тебя есть разница.

— Брось. Те, кто способен понять и так узнают и поймут, а говорить остальным нет смысла.

— Ну, — он снова утыкается в Гардиан, — и что ты предлагаешь — скрывать?

— Грег, у всех есть вещи, о которых не рассказывают другим. Это называется «интимностью», — выходит немного грубо, и, глядя на его скисшую мину, я смягчаюсь: — Послушай, я понимаю, что тебя это угнетает, но со временем ты будешь только рад, что никто не суёт нос в твои дела.

Он сворачивает газету и, приглаживая сгиб, долго смотрит на заголовок первой полосы: «Лондон — Москва: девять британских дипломатов обвиняются в шпионаже».

— Вот, взгляни, — говорит он, щурясь от яркого солнца. — Что бывает с теми, кто слишком много скрывает.

Я только усмехаюсь:

— Очевидно, они не слишком преуспели. Не забивай голову. Если бы моя мать знала обо всём… — смеюсь. — Короче, она спала бы не так крепко.

Он цокает, допивает кофе и, сняв ремень сумки со спинки стула, говорит, что ему пора. Мы доходим до двери, где Грег, получив свой «ритуальный» поцелуй, морщит нос, замечая, что мы как муж и жена.