Бегство. Документальный роман

Предпоследняя стоянка «зоналки» была в долине реки Пшада, рядом с поселком Береговое. Пшада спускается с отрогов Кавказа и впадает в Черное море. Лагерь мы поставили всего в трех километрах от пляжа. К морю вела живописная тропа, выбитая в красной глине. Нас окружали холмы и невысокие горы, поросшие субтропическим лесом, считавшимся охраняемой природной территорией. Мы расположились на редкость удачно. Берег здесь был дикий, еще не застроенный, а безлюдный пляж являл собой разительный контраст тому столпотворению курортников, каким черноморское побережье запомнилось мне с детства, когда мы с отцом отдыхали в Сочи. На пляже было два шашлычных заведения, где кухарили армянские мужчины в белых рубашках, державшиеся с таким достоинством, что им бы позавидовали владельцы дорогих ресторанов где-нибудь в Майами или Лос-Анджелесе. Никаких удобств на пляже не было – ни лежаков, ни кабинок для переодевания. У входа на пляж местные старухи в выцветших юбках и блузах навыпуск нахваливали свои фрукты, помидоры, молодой лук, чеснок и редис. Продавали семечки из громадных дерюжных мешков; шматы сала в рыжей, обсыпанной перцем шкурке.

На третий день мы сколотили мужскую компанию и отправились позагорать на скалы. Мы лежали голяком, поедая акромегалические персики, помидоры и куски сала. Мой приятель Леня Чумаченко сторговал всю эту снедь у тетки-украинки.

– Какой хохол не любит сала, – сказал мне Леня с нежностью.

– Сейчас бы еще по стакану горилки, – подыграл я, в те годы еще употреблявший трефное.

Растянувшись на горячих плоских камнях, мы хвалились любовными похождениями и победами, наполовину выдуманными. У меня с собой было письмо от Макса Мусселя, присланное до востребования на местную почту. В письме были разные новости (двухнедельной давности) из жизни нашего московского круга, а также автопортрет Макса в виде очкастого кролика, оседлавшего нагую красавицу.

Мы были в Краснодарском крае, на территории Российской Федерации, но эта часть черноморского побережья вошла в состав Российской империи сравнительно недавно, в 1830-е годы. Некогда на месте современного Геленджика существовала греческая колония Торик, а земли к северу от Колхиды у древних греков именовались Зихией. Древний Понт (северо-восток Малой Азии) лежал по ту сторону Черного моря, в теперешней Турции; до берега античной Колхиды, ныне грузинских земель, было примерно триста километров. Мы бродили под сенью прибрежных рощ. Я угощал Анастасию шашлыком, читал ей свои стихи. Мы стояли на галечном берегу у самой кромки воды и воображали аргонавтов, плывущих «гостеприимным» Понтом Эвксинским в поисках Золотого Руна. Закрыв глаза, мы пытались погрузиться в античную историю, отстраниться от советского окружения.

День накануне отъезда с Черного моря превратился в празднество и народные игры. Наш директор Богатырев, живший ради пения на публике, договорился с расположенным поблизости домом отдыха трудящихся, что мы дадим там концерт, а взамен нас накормят горячим обедом в столовой. Обед состоял из помидорно-огуречного салата, ржаного хлеба, густого острого супа харчо с рисом и бараниной, котлет с картофельным пюре и классического советского компота из сухофруктов. После тощих экспедиционных харчей обед показался почти роскошным. Воодушевленные, мы вышли на открытую эстраду, чтобы развлечь благодарную публику – отдыхающих шахтеров и металлургов, местных старух, лузгавших семечки, и двух африканцев в клетчатых рубашках. Богатырев исполнил несколько классических романсов, потом застенчивая светловолосая однокурсница читала любовную лирику Сергея Есенина. Потом маленький хор (пять девушек и я в роли Бунчикова, почти как в анекдоте) пели знаменитые песни из советских кинофильмов. Я аккомпанировал себе на тульской гармошке-малютке, которую купил в Крапивне еще в самом начале экспедиции. Публика особенно рьяно хлопала песне «Ромашки спряталась, поникли лютики…» из фильма «Моя улица», а краснодарские старухи подпевали от первого до последнего куплета. За песнями и декламацией последовал номер жонглера, потом пародия на цыганский танец под жалобный стон гитары, а потом на сцену вновь вышел Богатырев, теперь уже – с советскими шлягерами 1960-х-70-х годов, которых он знал огромное множество. Он как мог старался не затушевывать правду. Обычно при исполнении того или иного советского хита Богатырев объявлял название песни и имя исполнителя, который эту песню прославил – будь то Валерий Ободзинский, Руслан Магомаев или Эдуард Хиль. – А теперь песня «Еще раз про любовь», которую мы узнали в исполнении Аллы Иошпе и Стахана Рахимова, – объявил он. – А это кто, Алла Ёжка? – уже потом, сидя у костра, спросила Богатырева моя однокурсница Юля Галкина, остроумная «пофигистка», с которой я был в приятельских отношениях. – Алла Йошпе – это была такая певица, она потом… уехала за границу, – ответил Богатырев. Я-то знал, что Алла Иошпе и ее муж Стахан Рахимов никуда не уехали, а подали на выезд и попали, как и мы с родителями, в отказ. А записи песен в их исполнении были изъяты.