Бегство. Документальный роман

Если оставить в стороне вопросы формы и профессионализма (тут автор не лучший судья), мне кажется, что мои стихи 1986—1987 годов были по своему общему настрою асоветскими или внесоветскими. Проще сказать, чего в них не было: конформизма, патриотизма, идеологического оппортунизма. Правда (над своими стихами не совру), было одно исключение. Поздней осенью 1986 года я попытался состряпать так называемый «паровоз» – на советском литераторском сленге так называли идеологически благонадежный или официально востребованный текст, который помогал пропихнуть в печать всю подборку. Моим предполагаемым «паровозом» были стихи в поддержку Леонарда Пелтиера, активиста движения за права американских индейцев, террориста, который был в тот момент героем советской антиамериканской пропаганды. На самом деле фигура Пелтиера была не более чем предлогом, чтобы поупражняться в изобретательной рифмовке, и «паровоз» не удался прежде всего из-за своей совершенно очевидной неискренности.

Русский псевдоним, «Максим Давыдов», маскировал мое еврейство только на бумаге или в телефонном разговоре. Стоило мне переступить порог редакции лично, как редактор или литконсультант мигом распознавал во мне фенотипического еврея, а потом, узнав мое отчество, еще больше настораживался. Разумеется, не все редакторы питали расовые предрассудки, но почти все без исключения были церберами и цензорами, по должности обязанными не пускать евреев в литературу. Блуждая по редакциям, я несколько раз наталкивался и на официальных евреев-литераторов, которые особенно рьяно охраняли заставы печатных органов, старательно прислуживая советской культуре. Чего же я добивался, молодой еврей, писавший русские стихи, отказник, пытавшийся пристроить свои тексты в советские журналы? Почему так стремился опубликоваться в стране, из которой желал уехать навсегда?

Конечно же, дело было не только в упрямстве еврея, стучащего в закрытые двери советской поэзии. Мне в то время ужасно нравилась аура уже почти опубликовавшегося молодого поэта, этакая специфически советская аура. В Америке званием «молодой поэт» или «почти профессиональный писатель» никого не удивишь. В Америке литература в общем и целом считается профессией, а не призванием свыше и не орденом для узкого круга избранных. А вот в Советском Союзе поэт, ведущий переговоры с журналами или издательствами, но еще не опубликованный, все равно испытывал определенное превосходство. В разговоре со сверстниками можно было небрежно бросить, что вот такой-то журнал обещал подумать, а в таком-то издательстве твоя рукопись уже лежит и ее читает редактор, – и это звучало шикарно. Например, очень хорошо помню, как я позвонил администратору «Синей птицы». Тогда это был один из самых модных клубов в центре Москвы – с выпивкой, танцами, вечными очередями на входе, и попасть туда было не так-то просто. Я представился администратору как «молодой поэт Максим Давыдов» и попросил, чтобы меня провели в клуб. Это был отчасти дерзкий вымысел, отчасти бахвальство, но отчасти и правда. Голос администратора на мгновение застыл на другом конце телефонного провода, но потом ответил: «Конечно, приезжайте. Вы только скажите швейцару, что со мной договорились». Мы со спутницей свернули на улицу Чехова, подошли к клубу, обогнули длиннющую очередь и подрулили прямо к швейцару. И вот тут-то я наткнулся на совершенно неожиданное препятствие. Мы со швейцаром узнали друг друга, потому что совсем недавно виделись в гостях американского дипломата Билла Ф. и его жены Кэтрин, с которыми в то время часто общались мои родители. На дипломатическом приеме дома у Билла и Кэтрин, этот хорошо одетый красивый мужчина средиземноморского типа показался мне существом загадочным. Он был явно москвич, представился как Марк Д., журналист, внештатный корреспондент одной из ведущих западногерманских газет. И вдруг теперь он стоял на пороге модного московского клуба в роли швейцара-вышибалы. (Уже после распада Советского Союза этот журналист-швейцар сделал себе имя как политический комментатор и обозреватель.)

– Вы, наверно, пытаетесь вспомнить, где мы раньше сталкивались? – спросил меня Марк Д.

– Нет, то есть да…, – выдавил я, смутившись. Таинственный швейцар-журналист провел нас со спутницей в кабинет к администратору «Синей птицы», тот все вспомнил и выделил для нас столик в зале. Ни платы «под столом», ни доказательств, что я действительно литератор, он не потребовал, и все это очень подействовало на мою тогдашнюю спутницу, мечтавшую попасть в этот клуб. Я еще не раз после этого водил девушек в «Синюю птицу» – все еще «молодым поэтом», пока еще не опубликованным.