Бегство. Документальный роман

Из Адама в часовые, вот так перемена, – думал я. Чутье теперь уже подсказывало мне, что Поздняев или точно знал, чей я сын, или что-то заподозрил. В конце концов терпение мое лопнуло, и в конце декабря я позвонил ему в редакцию и в лоб спросил, когда мою подборку поставят в план. Поздняев вспылил, накричал на меня по телефону и напрочь отказался печатать мои стихи. Пять-шесть лет спустя, когда Советский Союз распался, Поздняев стал писать о русской православной церкви, и его смелые статьи не раз попадались мне в ведущих изданиях. Наконец, поначалу у меня неплохо шли дела в журнале «Работница». Там поэзию курировал Олег Хлебников, высокий крепыш с соломенными волосами, однофамилец несравненного поэта-философа Велимира Хлебникова. Хлебников из «Работницы» сочинял и печатал ловкие, технически отточенные стихи, в которых мне нравилось сочетание деревенского фольклора и советского урбанизма эпохи стагнации. Меня он похвалил за «яркие» рифмы и пообещал «что-нибудь придумать». В нашу последнюю встречу в декабре 1986 года в редакции почему-то не топили, и Хлебников принимал меня в тулупе, надетом на свитер домашней вязки. Но больше всего меня обнадежил прием в газете «Московский комсомолец». Несмотря на кондовое название и порт приписки, с конца 1950-х – начала 1960-х годов, когда страна переживала развенчание сталинизма, эта газета славилась свободолюбием. Какие-то отголоски оттепели и официального советского либерализма сохранились в «Московском комсомольце» и до середины 1980-х. В числе обозревателей газеты был поэт Александр Аронов, известный на всю страну словами песни «Если у вас нету тёти», положенной на музыку Микаэлом Таривердиевым и прозвучавшей в фильме Эльдара Рязанова «Ирония судьбы, или С легким паром!». Аронов был серьезным, настоящим поэтом, тексты которого (среди которых острополемические стихи о восстании в Варшавском гетто и Варшавском восстании), ходили в списках, но не печатались в советское время. Я очень надеялся, что в «Московском комсомольце», выходившем громадным тиражом, все-таки удастся напечататься. Отделом культуры в «Московском комсомольце» заведовала Наталья Дардыкина, неприветливая, беспрерывно курящая дама лет пятидесяти, с увядшим лицом и рубленой речью народоволки. Она прочитала мою стихотворную подборку, пока я сидел тут же, в ее задымленном кабинете, и спросила, нет ли у меня стихов покороче.

– Мы – ежедневная газета, у наших читателей нет времени на стихи длиннее, чем в четыре строфы, – сказала Дардыкина. А потом, не дожидаясь моих слов, спросила: – А что же это вы печатаете на папиросной бумаге?

– В канцелярском другой нет, – ответил я.

Дардыкина открыла ящик стола, вынула стопку плотной белой бумаги для пишущей машинки и вложила мне в руки. А на прощанье процедила сквозь желтые зубы:

– Несите стихи покороче, и уж пожалуйста, без символизма. Где-то в середине декабря я принес Дардыкиной цикл стихов, каждое не длиннее пяти строф. Она тут же их проглотила и велела перезвонить недели через две-три. Настал 1987-й, год больших перемен, жизнь так закрутила меня, что стало уже не до «Московского комсомольца» и разноса стихов по редакциям журналов и газет… В сентябре 1987 года, когда мы с родителями уже обосновались в городе Провиденс в штате Род-Айленд и я начал учиться в американском университете, пришло письмо из Москвы от Макса Мусселя. В конверт была вложена вырезка из «Московского комсомольца», из номера за 1 сентября 1987 года. В публикации было мое стихотворение «Весна в провинциальном городе», из пяти строф которого редакция оставила три. Вместе с моим стихотворением были напечатаны верлибры Арво Метса, того самого литконсультанта из «Нового мира», который пытался «пробить» мои стихи сквозь пограничный заслон Винокурова. Насколько мне известно, эта публикация так и осталась моей единственной в Советском Союзе, и единственной под псевдонимом «Максим Давыдов». Хотя на рубеже 1987—88 годов в СССР могли выйти и другие стихи, оставленные у редакторов московских журналов, а также статья о плохой поэзии, написанная по заказу журнала «Собеседник». Я не проверял.