Бегство. Документальный роман

Моей первой благодарной аудиторией стало семейство Куперов из Мэдисона, столицы штата Висконсин на американском Среднем Западе. Джон Милтон Купер, профессор-историк, биограф президентов Вудро Вильсона и Теодора Рузвельта, приехал в Москву по стипендии Фулбрайта. Этот классический американский интеллигент старинной либеральной закваски читал курс по истории США на истфаке МГУ. Вмести с ним в Москву на полгода приехали его жена Джудит, юрист по профессии, и их дети – Джон (Джейми) и Элизабет (Бетси). Мы познакомились с Куперами в доме у американских дипломатов. Бетси училась в девятом классе советской школы, а Джейми бродил по Москве, изучал русский, а поздней весной устроился работать посыльным в московское отделение телекомпании CNN. В моих глазах Куперы воплощали американскую добропорядочность, душевную щедрость, неутолимую любознательность и принципиальность во всем. Джейми был всего на год моложе меня и стал моим первым другом-американцем. (Мог ли я предположить тогда, что осенью 1987, по счастливому совпадению, мы оба начнем учиться в Браунском универстете, Джейми на первом, а я – на третьем курсе?) Джейми и его сестра Бетси вникли в мои переводы, читали и как могли сравнивали их с оригиналами стихов отца. Именно тогда я впервые убедился на деле, что хорошо воспитанные американцы не спешат высказывать своих суждений не потому, что у них отсутствуют свои мнения. Вовсе нет – просто Джейми и Бетси ждали, пока я сам их об этом не попрошу. Переводы мои преображались, менялись, обрастали поправками, и, с восторженным трепетом я думал, что вот, случилось, по-настоящему творю по-английски и к тому же выполняю важную миссию для евреев-отказников. Примерно в середине декабря 1986-го года мои переводы стихов отца, в том числе «Lot’s Monologue to His Wife» («Монолог Лота к жене»), были разложены на паркетном полу у меня в комнате и сфотографированы приезжим американцем. Наш гость, еврейский активист из Калифорнии, вывез пленку и передал ее раввину Харви Филдсу в Лос-Анджелес. Перелет стихов отца через океан и их публикация в переводе на английский тогда казался не иначе как чудом. А вдруг, думали мы, английский язык откроет нам путь к долгожданной свободе? Декабрь уже пригибал свою заснеженную холку под кнутом календаря, а мы с родителями надеялись и не надеялись на чудо.

Как-то раз в декабре 1986 года мы с Максом Мусселем прогуляли пятничные и субботние занятия и махнули в Ленинград, проветриться и пообщаться с друзьями. Такие вояжи в Ленинград на выходные мы совершали по два, иногда три раза в год. Обычно мы брали самые дешевые билеты в ночной поезд, чаще всего в плацкартный вагон, а если с деньгами было совсем туго, ехали дневным сидячим, маясь на жестких деревянных скамьях. Стипендии наши составляли рублей сорок-сорок пять, а самый дешевый студенческий билет до Ленинграда и обратно стоил примерно десятку. Поэтому, не без помощи родителей, мы время от времени могли позволить себе такое удовольствие. Что толку повторять общие места о том, как прекрасна архитектура Санкт-Петербурга, последнего из великих европейских городов? Это все равно что с придыханием говорить о том, как романтичен Париж весенней порой, – чистая правда и сущая банальность. Хотя мы с Максом обожали то петербургское, что еще оставалось в Ленинграде нашей юности, нас влекли в этот город не только архитектурные красоты. Гораздо сильнее притягивало ощущение порубежности, что в Ленинграде, на Финском заливе ты пребываешь на границе с Западом.