Бегство. Документальный роман

Вернемся к самому вечеру-турниру. Правила требовали, чтобы каждый поэт читал не больше пяти минут. В конце вечера каждый слушатель получал возможность открыто проголосовать за трех из выступающих. Три поэта, набравшие наибольшее количество голосов, выходили в следующий тур; кажется, их стихи отбирали для публикации в сборнике. Публики в Малом зале собралось человек сто пятьдесят, довольно разношерстное собрание слушателей, от профессиональных литераторов старшего возраста до гитаристов-рокеров. Через проход от меня сидел Семен Бабаевский, улыбчивый восьмидесятилетний старец с сияющей лысиной, – автор послевоенного сталинского бестселлера «Кавалер золотой звезды». Когда началось голосование, он кокетливым жестом поднимал пухлую руку и голосовал за каждого из двенадцати поэтов.

Стоя перед микрофоном и слегка покачиваясь, я ощущал себя туго натянутым удилищем, которое вот-вот сломается, не выдержит сопротивления рыбины. На мне были джинсы и шерстяной свитер с низким воротом. Читал я по памяти и все поглядывал в дальний конец зала, где слева от прохода сидели родители и друзья. Кроме Макса Мусселя на вечер пришли наш общий друг, мой соавтор, пианист и композитор Дима Ковалев и его сокурсник по Мерзляковке, гитарист Миша Веников.

Я выбрал, среди прочих текстов, стихотворение, написанное по следам тебердинских впечатлений. В нем описывалось любовное свидание на мосту через горную реку в Карачаево-Черкесии, и фоном для встречи влюбленных служили слова местного старика:

Карачаевец старый проклятья свои бормотал
Ненавистному Сталину, подлому Берия,
Клокотала базарно Мухá, измываясь над берегом,
Где-то шаркала лошадь, стирая старинный
⠀ ⠀ ⠀ ⠀ ⠀ ⠀ ⠀ ⠀ ⠀ ⠀ ⠀ ⠀ ⠀ ⠀ ⠀ ⠀ ⠀ ⠀ ⠀ металл.

Судьбе было угодно, чтобы среди выступавших 14 января оказался Юсуф Созаруков, карачаевец. Он читал слабые по форме, гневные стихи о коллективном наказании – депортации – карачаевского народа в 1943 году. Когда закончился подсчет голосов, оказалось, что я занял четвертое место. Третье место получил Созаруков. В русской поэзии, как и в любой области советской жизни, национальная политика не преминула напомнить о себе.

После поэтического турнира не прошло и месяца, как я получил отказ из издательства «Современник» со вложенным в конверт отзывом. По сравнению с этим открыто враждебным текстом, отзыв молодогвардейского рецензента казался беззубым и вялым. Автором внутренней рецензии был литератор по имени Виктор Лапшин. Он был родом из Костромской области, лет на двадцать старше меня, и его первая книга стихов вышла в «Молодой гвардии» с предисловием уже упомянутого идеолога «русской партии» Вадима Кожинова, а вторая – только появилась в издательстве «Современник». Рецензия содержала приговор, который запомнился мне на всю жизнь: «Печатать книгу Максима Давыдова нельзя». Такого рода конструкции использовали для табличек в общественных местах: «Здесь курить нельзя»; «Вход запрещен». Рецензент говорил о возможной публикации моей книги как о «вредной» для русской поэзии. Тут не было даже попыток отклонить идейно и эстетически чуждого автора, пользуясь картонными формулами из справочника агитатора и пропагандиста. В словах Лапшина клокотало неприкрытое предубеждение.

Я прочел рецензию и тотчас позвонил в секретариат Московской организации Союза писателей и записался на прием к Валентину Устинову. Через несколько дней он принял меня в кабинете за двойными дверями (внутренняя – желтая, лакированная, наружная – обитая пухлым дерматином, звуконепроницаемая). Устинов усадил меня и спросил:

– Что вас ко мне привело?

Поначалу он обращался ко мне как старший коллега и обходился без того канцелярита вперемешку с зашифрованными формулировками, которого было впору ждать от аппаратчика, пусть даже поэта-аппаратчика. Я немного расслабился, опустил забрало и рассказал ему прямым текстом, как пытаюсь пробиться и сталкиваюсь с антисемитизмом. Устинов вздохнул, точно старый свинарь, завидевший на горизонте грозовые тучи, и произнес:

– Нехорошо, знаете, получается с вашей рукописью.

Потом Устинов развел руки и продолжал, все еще говоря доверительным тоном:

– Мне эта история не по душе, и рецензия мне тоже не нравится. Вы поэт одаренный и пишете хорошие стихи. Не в моем вкусе, но талантливые и интересные. А рецензия нехорошая, недоброжелательная. Тут я с вами согласен.

Он замедлил ход, будто тщательно выбирал слова. Я ждал и угрюмо молчал.

– Все это так. Но я ничего не могу для вас сделать, – наконец вымолвил Устинов, отводя глаза.

Я смотрел на него в немом изумлении.

– Скажу вам откровенно, по собственному опыту, и русским писателем быть у нас порой трудно.