Бегство. Документальный роман

Спасо-Хаус располагался в центре старой Москвы, неподалеку от Арбата и Садового кольца, и получил свое название благодаря адресу – Спасопесковская площадь, 10. Родители раньше уже бывали там на показах фильмов и на концертах, но никогда еще не получали от американского посла личных приглашений на пасхальный ужин. С этого мероприятия они вернулись, окрыленные новой надеждой. На ужине присутствовал сам госсекретарь Джордж П. Шульц. Он сидел за столом в кипе и делил пасхальную трапезу с отказниками, среди которых были наши друзья, знаменитые отказники Владимир и Мария Слепак; Иосиф Бегун, недавно освобожденный из заключения; Александр Лернер, автор «Основ кибернетики» и всемирно известный ученый; Александр Брайловский, бывший узник Сиона и последний редактор подпольного журнала «Евреи в СССР»; героиня отказа, бывшая узница Сиона Ида Нудель и пианист Владимир Фельцман. Для родителей этот вечер был вехой в борьбе за выезд, и я страшно ими гордился.

Мы старались набраться терпения, но уже изнемогали от беспокойства. Следующие две недели почти не отложились у меня в памяти. Помню лишь одну любопытную подробность. В те дни в Россию приехал с сольными концертами знаменитый пианист Владимир Горовиц. Маэстро было уже восемьдесят два года, и он не был в России шестьдесят один год с тех пор, как эмигрировал. Вокруг концертов Горовица в Большом зале Московской Консерватории поднялся невероятный ажиотаж. Перекупщики взвинтили цену на билеты до 50—60 рублей, вдесятеро выше официальной. Америка приехала к нам в облике бывшего русского еврея, а мы все пытались эмигрировать из России.

Был уже конец апреля, московская весна в полном разгаре, а мы до сих пор так и не получили официальное извещение из ОВИРа. Родители уже подумывали, что звонок из ОВИРа был просто уловкой органов, рассчитанной на то, чтобы прервать выступления-демонстрации моего отца. И вдруг из ОВИРа опять позвонили, и на этот раз родителей вызвали на прием в контору. Чиновник, который их принял, «предложил» им еще раз подать все документы на выезд. Это означало сызнова собирать огромное количество справок и прочих бумаг, и весь процесс подачи и пересмотра грозил затянуться на несколько месяцев. Теперь родители ясно понимали, что власти ими манипулируют. «Что вы нам морочите голову? – возмущенно спросил отец у ОВИРовского чиновника. – Вы же прекрасно знаете, что у нас ничего не изменилось. У вас в руках наше дело, и вам известно все, чтобы нас выпустить».

Домой родители вернулись разъяренные. В тот же день, 28 апреля 1987 года, отец снова выступил с обращением к советским и зарубежным средствам массовой информации. В обращении он рассказал об обещании, полученном 8 апреля, о том, что на него оказывают давление, о лжи и махинациях ОВИРа. Он уведомил Моссовет и средства массовой информации, что 5 мая 1987 года выйдет на демонстрацию перед Правлением Союза писателей и будет читать свои произведения в знак протеста против того, что власти до сих пор не дали его семье разрешения покинуть страну.

На выступлении 5 мая отец сосредоточился на стихах и прозе, посвященных жизни евреев в России. Пришла часть прежних слушателей, были и новые, в том числе репортер газеты «Вечерняя Москва», который, похоже, становился специалистом в отказнических делах. Отец сначала читал стихи, в том числе «Моя славянская душа», «Монолог Лота к жене» и поэму об Иосифе Бегуне, отказнике, ради освобождения которого мама выходила на арбатскую демонстрацию. В этом аллегорическом тексте, который я позднее перевел на английский, описывается незабываемый сон. Поэту снится, что его герой бегает по дорожке стадиона, по кругу, а с трибун тысячи плебеев улюлюкают и грозят ему расправой. Отец читал это стихотворение на отказнических собраниях, в том числе и дома у самого Бегуна вскоре после того, как его освободили из тюрьмы.