Бегство. Документальный роман

– Какая разница? – переспросила инспекторша металлическим голосом.

– По-моему, никакой, – продолжал я. – Книги и книги. И вообще, у вас перестройка, так что давно пора отменить эти дутые правила.

– Не надо меня учить перестройке! – взвизгнула инспекторша, да так громко, что друзья, поджидавшие меня в приемной, неминуемо должны были ее услышать.

Однако по закону она не имела права помешать им приносить книги на экспертизу, а доказать, что все эти книги мои, тоже не могла, поэтому мы всей компанией возили книги к ней в кабинет еще недели две.

За эти недели мы с родителями на всю оставшуюся жизнь нахлебались несуразности советской жизни. И почему-то немалая часть нелепых ситуаций оказалась связана с нашей домашней библиотекой. Как-то раз нам домой позвонил какой-то незнакомец, представился другом такого-то и такого-то (который, в свою очередь, был приятелем нашего знакомого отказника) и спросил, нельзя ли посмотреть книги, которые мы продаем. Он приехал в тот же вечер, в руках у него был большой черный футляр. Я был дома один и пригласил таинственного музыканта в кабинет к отцу. Он оказался виолончелистом известного московского оркестра. Евреем он не был, эмигрировать не собирался, но страстно интересовался эмигрантскими авторами и русскоязычными книгами и журналами, изданными на Западе.

– Я заплачу сколько скажете, – объявил он, вытаскивая из нагрудного кармана пачку купюр, – только продайте их мне. Вам они уже ни к чему, вы ведь уезжаете и с собой их не заберете, а я вот остаюсь.

Виолончелист облизнулся, словно голодный книгоед, и указал на полупустые полки, где уже успел углядеть номера журнала «Континент» и антологию эмигрантской поэзии «Третья волна». Расплатившись и получив в придачу израильское издание романа Йозефа Рота в русском переводе, музыкант упаковал книги в твердый виолончельный футляр и бережно защелкнул застежки.

– Придется взять такси, – сказал он уже на пороге. – Удачи вам на новом месте, – добавил он, уже входя в лифт.

Пристроить или распродать книги на русском оказалось гораздо легче, чем избавиться от многочисленных книг на английском, скопившихся у нас за годы отказа. Иностранные гости часто оставляли нам англо-американскую классику, книги современных авторов, а порой – переводу запретных книг на английский. Помню, к примеру, полный неточностей перевод «Доктора Живаго» Макса Хейварда и Мани Харари. Неудивительно, что в итоге у нас подобралось внушительное собрание книг американских еврейских писателей, в том числе и классиков – Сола Бэллоу, Бернарда Маламуда, Филипа Рота. Были и книги второстепенных и третьестепенных авторов, например, Хаима Потока или Германа Вука. Особняком стояла стопочка книг Джеймса Болдуина, в том числе «Комната Джованни» и «Другая страна». Их, должно быть, подарил нам какой-то заезжий поклонник этого писателя. Я набил сумку на колесах английскими книгами и отправился в магазин иностранной книги на Качалова (Малой Никитской), где был большой букинистический отдел. Товаровед, пепельная блондинка с ярко накрашенными губами, просмотрела книги, отобрала всего Стейнбека, Апдайка, Джеймса Джонса и даже Жаклин Сьюзан, но не пожелала взять ни Потока, ни Маламуда и пренебрегла всеми другими еврейскими авторами. Кроме того, она сунула мне обратно и стопку книг Джеймса Болдуина. Неужели в Москве было такое изобилие книг американских еврейских писателей, что магазин от них отказывался? Озадаченный, я сдуру спросил товароведа:

– А почему вы эти не взяли?

– Ну не взяла, и что теперь? – немного язвительно, но с ленцой в голосе отозвалась она. – Будете обвинять меня в антисемитизме? Или в расизме? Или еще в каком-нибудь предрассудке?

Я даже не помню, знал ли я тогда, что Болдуин был и афро-американцем, и геем. И я не стал ни в чем обвинять. Вместо этого я молча положил на прилавок пачку американских сигарет «Салем». Товаровед сговорчиво кивнула и купила у меня все книги, включая «евреев» и Болдуина.

Выходя из магазина с пустой сумкой, я столкнулся с давней приятельницей, моей ровесницей по имени Кристина Чернова. Ее дед был крупной функционером в советском издательском мире. Мы познакомились во время зимнего отдыха в Малеевке, подмосковном писательском доме творчества. В старших классах и на первом курсе мы иногда виделись, но потом связь прервалась. Кристина с ходу рассказала мне, что ее мама вышла замуж во второй раз, за западного немца, и они вот-вот отбывают в ФРГ. Если мне не изменяет память, Кристина принесла в магазин целую сумку книг на немецком. Мы поделились теми сложностями, которые объединяли всех, кто хотел протиснуться меж Сциллой и Харибдой ОВИРа. Кристине, как выяснилось, тоже пришлось по милости ОВИРа добывать у себя в Институте Управления всякие справочки. На прощание Кристина пообещала написать мне до востребования в Рим или отыскать меня в Италии через еврейские организации, которые опекали беженцев из СССР. Оба варианта звучали одинаково фантастично и невероятно.

– Будем вместе кататься по Италии как западные туристы, бывшие коммунисты, – сказала Кристина.