Бегство. Документальный роман

В конечном итоге от всего интервью в фильме CBS оставили лишь небольшой отрывок, несколько вопросов и ответов. Сегодня, когда я смотрю запись интервью, у меня по спине бегут мурашки в том месте, где отец несколько раз повторяет употребленное Дэном Разером слово «limbo». А потом в кадре мама переводит-объясняет по-английски: «Мы здесь со всем порвали. Мы больше не любим эту страну». Летом 1998 года, когда мы с Вайаттом Эндрюсом сидели в вашингтонском ресторане неподалеку от офиса CBS и вспоминали московские дни. Эндрюс сказал: «Ты знаешь, твоя мама тогда выглядела усталой, но моложавой сорокасемилетней женщиной. А твой отец, когда мы с ним только познакомились, показался мне гораздо старше своих пятидесяти с лишним лет. Он сейчас выглядит намного моложе». Об этом трудно думать и вспоминать, но Эндрюс, пожалуй, не ошибся. В шестьдесят с лишним лет, прожив в Америке одиннадцать лет, мой отец выглядел лучше, чем тогда, в мае 1987 года, на экране американского документального фильма.

Через несколько дней, Дэн Рэзер и его съемочная группа вернулись, чтобы заснять, как собираются гости на нашу «отвальную». В тот вечер у нас в квартире побывало человек двести, не меньше. Гости шли потоком, среди них были и старые друзья, и родственники, которые не появлялись у нас на протяжении всех лет «отказа». Некоторые отказники говорили друг другу не только традиционное «до встречи в Иерусалиме», но и «до встречи в Риме», и непонятно было, в шутку это или всерьез. У меня в памяти весь этот вечер колеблется и зыблется, словно вода в оживленной гавани. Юри Аррак был в тот вечер не в лучшей форме. Они с Урве приехали из Таллинна попрощаться с нами. Брак их уже был на грани распада. Напившись, Юри давал волю своим демонам. Это были демоны протеста против советского оккупационного режима в Эстонии и против традиционного семейного уклада. На «отвальной» вечеринке Юри умудрился даже сцепиться с женой одного американского дипломата. «Estonia is not Russia. It’s a small country», – орал он во всю глотку. Урве не знала, что делать и как его унять. Юри утихомирился лишь к концу вечера. Помню, я вошел в гостиную и увидел, что художник Юри Аррак и поэт Генрих Сапгир сидят на полу у пианино, положив головы на колени Нади Ильиной. Надя, та самая исполнительница роли царицы Вашти в пуримшпиле, играла русские романсы, а Юри с Генрихом подпевали, и по щекам у них струились слезы. Еще мне запомнился разговор с нашей соседкой по подъезду, прозаиком Галиной Корниловой, человеком большой красоты, последовательницей Константина Паустовского. «Вам скоро станет тесно в русском языке, Максим, вот увидите – сказала Галя Корнилова. – И вы начнете писать прозу на английском».

Пришла пора прощаться с самыми закадычными друзьями. Из Ленинграда приехала Катя Царапкина и ее мама Инга, близкий друг моих родителей. Катин отец не смог приехать, а у самой Кати была в разгаре сессия, так что она вырвалась всего на полтора дня. Мы все откладывали и оттягивали неизбежное, и наконец простились на Пушкинской площади, у памятника, будто более банального и киношного места было не найти во всем городе. Катя ждала маму, и они оттуда ехали прямиком на Ленинградский вокзал. Макс сидел поблизости на скамейке.

– Так что же… мы с тобой больше никогда не увидимся? – Катя спросила и разрыдалась.

– Конечно, увидимся, глупышка, обязательно увидимся, – утешал я Катюшу, но выходило не очень убедительно. Мы стояли, обнявшись, и никак не могли проститься.

Я действительно не знал, увидимся или нет. Знал, что покидаю Россию навсегда. А мои друзья? Что будет с ними? В тот вечер я отдал Максу чемодан, полный книг и кассет. Среди кассет были первый сольный альбом Стинга с песней «Russians» и «Purple Rain» Принса. Среди книг – «Братья Карамазовы» из серого многотомника. Кроме того, я оставил ту самую записную книжку, в которой расписались на память мои однокурсники. В нее я как можно разборчивее скопировал адреса и телефоны знакомых иностранных дипломатов и журналистов. «Если у тебя что-нибудь стрясется, свяжись с ними», – сказал я совершенно серьезно. Дипломаты и журналисты были внесены в записную книжку в зашифрованном виде: Сержа я записал как Сережу, Вильяма как Вилли, Филипа как Филю, Фелисити как Фелю и так далее. Но, похоже, на середине списка я заторопился и остаток имен записал просто в русской транслитерации: Джереми, Джек, Стюарт и даже Тошико. Записную книжку Макс сохранил.