Бегство. Документальный роман

Учеба в старших классах запомнилась мне постоянным напряжением воли и сил, – как будто я все время напружинивал мышцы, но ни на секунду их не расслаблял. Поскольку я твердо положил поступать в медицинский, то старших классах у меня была четкая цель – окончить школу на круглые пятерки. При получении пятерок во всех четвертях девятого и десятого класса и при сдаче всех выпускных экзаменов на пятерки выпускнику полагалась так называемая «золотая медаль» («серебряных медалей» в мое время уже не давали). В советской системе образования золотая медаль давала абитуриенту существенные преимущества при поступлении в ВУЗы. По тогдашним правилам документы можно было подавать только в один институт, а не сразу в несколько. Не поступил – жди целый год и подавай документы заново. Вступительных экзаменов обыкновенно было четыре, причем стандартизованные письменные тесты тогда не применялись, и большую часть вступительных экзаменов принимали в устной форме, а результаты экзаменаторы и приемная комиссия оценивала крайне субъективно. Кроме того, бытовала неписанная система «проходных баллов», то есть минимального суммарного балла за все вступительные экзамены, необходимого, чтобы поступить в институт. К примеру, если в данный год проходной балл для ординарных абитуриентов был 16, надо было получить как минимум четыре четверки, или пятерку, две четверки и тройку, или две пятерки и две тройки. (В некоторых вузах тройки не принимались.) При этом, если золотой медалист сдавал первый вступительный экзамен на пятерку, то предполагалось, что его примут в институт без дальнейших экзаменов. Даже не в самых престижных институтах Москвы конкурс оставался высоким. А в престижных институтах конкурс был просто бешеный, количество абитуриентов во много раз превосходило количество мест. Даже без таких «отягчающих» обстоятельств, как запись «еврей» в пятой графе паспорта, нужно было учитывать, что часть мест все равно будет «раскуплена», то есть отведена для особых абитуриентов – отпрысков партийной элиты, кандидатов из союзных республик, официально проходивших по линии «нацкадров», для отслуживших в армии, а также для тех, кто выезжал на взятках и блате.

В восемнадцать лет над советскими юношами нависала угроза призыва в армию, поэтому поступление в институт было равнозначно отсрочке, обучению на военной кафедре, офицерским сборам вместо солдатчины. Помимо стандартного набора армейских ужасов – прежде всего дедовщины, то есть систематической травли и побоев, которым новобранцы подвергались со стороны старослужащих, – в начале 1980-х призыв в армию означал еще и существенную вероятность, что тебя отправят в «Афган» (а советская тайная полиция могла без труда подстроить такое в наказание сыну инакомыслящих). Когда я уже учился на первом курсе, один парень из нашего дома, с которым я в детстве играл в пинг-понг и гонял мяч, вернулся домой в «цинковом гробу». Он был у родителей единственным сыном, и в доме говорили, что служил он в Афганистане.

Вот и получалось, что врачебные-то мечты врачебными мечтами, а при трезвой оценке я просто не мог позволить себе не поступить в институт. В начале выпускного года я все еще тешил себя надеждами на медицину, занимался с институтскими репетиторами по математике и физике, моим самым слабым предметам, продолжал наивно и упорно стремиться к золотой медали. «Ну а если не поступишь? – спрашивали родители, словно озвучивая мои собственные страхи и сомнения, которые я старательно от себя скрывал. – Тогда что, Афганистан?»

После многонедельных семейных советов, наведя уйму справок и побывав на разных днях «открытых зверей», мы отказались от затеи с поступлением на медицинский. Решение это, судьбоносное, как окажется впоследствии, далось нам трудно. Нужно было прагматично оценивать шансы поступления в медицинский институт. Никак нельзя было рисковать. К осени 1983 года институтский план был готов. Как известно, в большинстве советских высших учебных заведений вступительные экзамены приходились на август. А вот в Московском государственном университете (МГУ) вступительные экзамены проходили в июле, то есть на месяц раньше. Это и был мой спасительный шанс. Поскольку на медицинский рассчитывать было нечего, я выбрал вариант, который был так или иначе связан с естественными науками. Самым маленьким – и, пожалуй, самым скромным в МГУ – был факультет почвоведения. Исторически он раньше был частью биофака, но в 1973 году получил статус самостоятельного, единственного на всю страну факультета почвоведения. На «почвé», как наш факультет называли студенты МГУ, готовили специалистов по почвоведению, агрохимии, земледелию, микробиологии и экологии.