Бегство. Документальный роман

По дороге с экзамена домой я снова и снова прокручивал в голове всю эту сцену: кабинет физики, экзаменаторы, вопросы, инспекторша, которую подослали к нам в школу нарочно, чтобы разрушить мои планы. Помню, как в пяти минутах от дома я остановился у киоска с мороженым и купил фруктовое за семь копеек. Хлипкий бумажный стаканчик, наполненный чем-то розовым и холодным. Советские дети обожали это мороженое, потому что оно было самым дешевым и благоухало земляникой. Я съел стаканчик сахарной розовой массы прямо посреди площади, названной в честь физика-ядерщика, возглавлявшего научную часть сталинского атомного проекта. В центре площади, перед Институтом атомной энергии, стоял памятник отцу советской атомной бомбы Курчатову, – бородатая голова из черного камня, стоящая на черном постаменте. Гигантская голова советского физика-ядерщика первобытным тотемом возвышалась над замусоренным сквером, старым кинотеатром «Восток», газетным и мороженым киосками, над потоком транспорта. Над горожанами, спешащими по делам. Я лизал фруктовое мороженое, упершись взглядом в каменную голову академика Курчатова, и внезапно с какой-то новой кристальной ясностью ощутил, что случившееся со мной совершенно «нормально» для полицейского государства, каким был Советский Союз. Так же нормально, как схватить врача и писателя, на глазах у его жены запихнуть его в черный воронок и отвезти на допрос в органы госбезопасности. Экзамен по физике лишил меня последних иллюзий насчет страны моего рождения. Может это и было равноценно окончательной потери гражданской невинности? Я понял, что советская система стреляла в меня, и что я должен защищаться от самой системы, а не только от ее отдельных представителей.

Я входил в дом и поднимался на лифте на седьмой этаж, полный решимости спокойно и трезво рассказать родителям, как было дело на экзамене, рассказать и забыть об этой мерзкой истории. Но едва я переступил порог квартиры, из глаз у меня хлынули безудержные слезы. Я не рыдал так с самой зимы 1980 года, когда ребенком узнал, что нам отказано в выезде. В такие моменты мои родители принимались винить во всем себя и только себя. Они выслушали мой рассказ и помогли переодеться в пижаму. Отец налил мне армянского коньяка, и я среди бела дня уснул на родительской постели. Через три часа я проснулся и обнаружил на кухонном столе записку «загляни в холодильник». Там как в сказке появились мои любимые лакомства – белый батон, салат «Оливье», баночка «Чатки» – камчатских нежнейших крабов. Родителям нужно было уйти по каким-то отказническим делам, и кроме вкусностей они оставили мне еще и тамиздатовскую книгу эмигрантов Тополя и Незнамского «Журналист для Брежнева». Этот триллер об отступничестве элитного советского журналиста принес нам знакомый американский дипломат. Весь оставшийся день я провалялся в постели, заглатывая запрещенный роман, утешаясь лакомствами и всеми силами стараясь выбросить золотую медаль из головы.

На торжественный вечер вручения аттестатов я, в отличие от большинства одноклассников, и не подумал надевать костюм и галстук. Вместо этого я надел свои лучшие американские вещи: джинсы «Врангель», светло-голубую джинсовую рубашку и бежевую «клубную куртку». В этом была открытая декларация: я – молодой иностранец, временно задержанный в СССР. Я хотел выглядеть и вести себя не так, как все остальные. Золотая медаль досталась не мне, а Оле Ш. из параллельного 10-го «Б». Вылитая комсомольская невеста, она собиралась поступать в МГУ на экономический факультет по специальности «политическая экономия».

На сцене директор школы, работавший под вернувшегося в СССР Максима Горького 1930-х годов, вручил мне аттестат в зеленой корочке, прочистил горло и что-то пробормотал про мои «прекрасные достижения в учебе» и «отличные отметки». Когда официальная часть закончилась, а выпускной бал еще не начался, к нам по очереди под ходили родители одноклассников и говорили хорошие слова: «безобразие»; «как с Максимом несправедливо обошлись!» Более того, многие из одноклассников, в том числе те, которые в младших и средних классах меня третировали, теперь всячески пытались меня подбодрить: «Пусть утрутся своим аттестатом»! Я почему-то вспомнил мрачный анекдот про двух украинцев, идущих по Бабьему Яру, проливающих слезы и говорящих о том, какие эти «немцы сволочи, всех наших жидов перебили», и вот когда мы-то войдем в Германию, то уж «мы ихним жидам покажем едрену мать».