Бегство. Документальный роман

Наши ночные свидания продолжались еще неделю. А за несколько дней до конца летней практики в Чашниково приехал Макс Кролик. Поначалу он предполагал в тот же день вернуться в Москву, но у одного из моих соседей по бараку начался лающий крупозный кашель, его перевели в лазарет. У нас освободилась койка, так что Макс остался на все выходные. В субботу Полина пригласила нас с ним к себе на ужин, отметить окончание Чашниковского семестра и гульбария. Кроме нас, на ужин была приглашена Эммочка, моя однокурсница, полуэстонка, с которой Полина дружила еще до Чашниково. Макс привез из Москвы бутылку водки, а в местном винном мы купили две бутылки «плодово-выгодного» вина. Полина открыла банку домашних маринадов: красный перец, патиссоны, огурцы, помидоры, все с чесноком и молдавскими приправами. На электроплитке она состряпала жареное мясо с луком и сварила молодой картошки, щедро сдобрив ее укропом и маслом. В разгар пиршества из какого-то потайного ящика была извлечена вторая бутылка водки. Мы все напились и затеяли игру в покер на раздевание. Когда я проснулся на рассвете, Макс спал на койке – через узкий проход от нас с Полиной. Он был замотан в простыню и в слюдяном утреннем освещении напоминал поверженную статую римского сенатора в тоге. Эммочка спала на третьей койке, без лифчика и фуболки, но в линялых джинсах. Моей первой мыслью было: как бы потихоньку выкрасться из постели, собрать раскиданную одежду и ускользнуть, пока Макс и Эммочка не проснулись. Я потянул край одеяла, и тут Полина прошептала:

– Не уходи еще, подожди.

Мы лежали на узкой койке, прижавшись друг к другу, и Полина сказала шепотом:

– Я про тебя знаю.

– Знаешь что? – спросил я. Мурашки побежали по рукам и ногам.

– Можешь не притворяться. Я тебе раньше не говорила, но у меня бабушка еврейка, мамина мама. Ее фамилия была Каплан. Так что по вашей религии я тоже еврейка, выходит. И я, и моя дочурка.

– У тебя есть?… – от изумления я не договорил —

– Родственники? – Полина угадала мой вопрос.

– Да.

– Я думаю, что есть какие-то троюродные в Израиле. Но вообще-то почти всех румыны убили в войну. В Заднестровье, – она уже не старалась понижать голос. – Из всей бессарабской родни, а семья был большая, уцелела только одна бабушка.

– Полина, – сказал я угрюмым голосом. – Что ты такое обо мне «знаешь»?

– Что вы пытались уехать, – ответила она. – Отвалить отсюда.

– И откуда ты это узнала?

– Так, сарафанное радио. Поговаривают на факультете, – она опять перешла на шепот.

– А ты слухам не верь, – буркнул я.

– Я тебя огорчила, малыш? – спросила она. – Ну что поделаешь, жизнь не сплошной праздник. – Помолчав, она добавила: – Но тебе же было хорошо со мной?

Опять политика вторглась в ту «заколдованную область» моей жизни, которую я надеялся оградить от отказных дел. Конечно, это было неизбежно, и нечего было надеяться, но все равно камнем на сердце легло ощущение предательства. Только вот кто же меня предал? Полины была рядом, физическая острота пережитого летнего романа еще не успела уйти в прошлое и стать воспоминанием, а я уже думал о том, как же невозможна в этой несчастной стране частная жизнь.

Полина поцеловала меня в висок.

– Хороший мой, подай-ка мне это, – и она показала глазами на черный свиток белья, лежавшего на исцарапанном зеленом полу у кровати, словно скворец с перебитыми крыльями.

Я встал и оделся, собрал раскиданную одежду Макса, разбудил его. Полина лежала лицом к стене, свернувшись клубочком под ядовито-зеленым шерстяным одеялом. Макс быстро натянул джинсы и футболку, и мы вышли на цыпочках, стараясь не разбудить полуголую Эммочку.

Оставшиеся дни мы с Полиной избегали друг друга. Летний семестр закончился, и я вернулся из Чашниково в Москву.

6. Поэзия, любовь, погоня

Пока я проходил летнюю практику в Чашниково, родители взялись за ремонт нашей квартиры на Октябрьском Поле; ремонта там не делали с 1971 года, когда мы въехали в новый кооператив. По двойной цене были закуплены обои и плитка польского или чешского производства. В одной из строительных контор был нанят прораб, который параллельно занимался частным предпринимательством. Вернувшись домой в июле 1985 года, я переступил порог квартиры и увидел, что отремонтировано все, от пола до потолка, в гостиной стоит новый гарнитур, а в холле – новые стеллажи.

Казалось бы, странно, зачем было отказникам с семилетним стажем затевать ремонт? Неужели капитальный ремонт квартиры означал сдачу и отрешенье от Исхода?