Бегство. Документальный роман

Летом 1985 года политическая ситуация в Советском Союзе не сулила отказникам перемен участи. После Брежнева на советском престоле ненадолго воцарился Андропов, а в марте 1985 со смертью генсека Черненко закончилось и «правление трупов». Внеочередной мартовский пленум ЦК избрал Генеральным секретарем Коммунистической партии пятидесятичетырехлетнего Михаила Горбачева. Хоть рвавшийся к власти Горбачев и обошел своего соперника Виктора Гришина, одного из «брежневцев», но у власти Горбачев держался еще непрочно. Было известно, что Горбачеву в свое время протежировали и Михаил Суслова, Великий Инквизитор партии, и Юрий Андропов, бывший председатель КГБ. В перспективу нашего отказничества и борьбы летопись советского режима последних десяти лет укладывалась следующим образом. Мои родители впервые подали заявление на выезд, получили отказ и столкнулись с преследованиями еще в конце брежневской эпохи. При Андропове и Черненко (с 1982 по 1985 год) мы подавали и переподавали заявления на выезд, а власти упорно отвечали отказом. Потом началось правление Горбачева, от которого пока, летом 85-го, веяло не обещанием грядущих реформ (которые в дальнейшем развалят государственную систему), но лишь недавними леденящими воспоминаниями о кэгэбешнике Андропове.

Ремонт намекал на то, что в нашей жизни появилось подобие размеренности и комфорта. Отец работал врачом-эндокринологом в районной поликлинике, консультировал в больнице и принимал частных пациентов. Мама на полставки преподавала английский в Доме Культуры и давала домашние уроки. В наших жизнях установилось хрупкое равновесие. Тоже самое можно было сказать о других отказниках. Отказники превратились в изолированное, замкнутое сообщество. Они обладали определенной мерой экономической стабильности, но над ними постоянно висела угроза преследований. Нелегко было поддерживать в себе надежду на эмиграцию.

В начале августа мы уехали на машине в отпуск, в Эстонию. Помню, я сидел рядом с отцом, а мама устроилась на заднем сиденье и то подремывала, то читала американский роман. Мимо нас мелькали холмы Валдая, и я тогда думал, что вот мы так всегда и будем жить в России, и каждое лето ездить в Пярну, и мои будущие дети вырастут в стране, в которой никогда ничего не меняется и которая никогда не выпустит нас, пленных чужаков-евреев, на волю.

В середине августа отцу пришлось сорваться из Пярну и на неделю уехать в Москву. Машину он оставил в Москве и в Эстонию вернулся ночным поездом. Через две недели отпуск кончился, и мы, как всегда, через Таллинн, должны были возвратиться домой. Мы приехали из Пярну ранним утренним автобусом в Таллинн, чтобы провести целый день вместе с Арраками. Их брак тогда еще не распался, внешне сохраняя шаткую гармонию. Юри и Урве были полностью в курсе наших дел. Но в тот сияющий балтийский день мы в разговорах ни разу не коснулись жизни отказников и инакомыслящих. Вместо этого мы упивались дарами лучшей таллиннской кондитерской, в том числе моими любимыми бисквитными пирожными с глазированной клюквой и взбитыми сливками. Юри и Арве отвезли нас на побережье, где Григорий Козинцев в начале 1960-х годов снимал своего «Гамлета». Мы стояли на смотровой площадке, смотрели вниз, на острые клыки скал, и, словно шекспировские, нет, скорее чеховские персонажи, говорили о том, как время беспощадно смалывает наши жизни в мелкие крупинки белого песка.

День завершился прощальным ужином у Арраков дома в Мустамяэ, одном из новых районов Таллинна. И приключением. Много лет подряд мы уезжали ночным «фирменным» поездом «Эстония», 34-м (по совпадению – номер моей бывшей московской школы), и поезд отправлялся в одно и то же время, примерно в 7:30 вечера. За ужином у Арраков мы так расслабились, что даже мой отец, который любил приезжать на вокзал заблаговременно, в этот раз не торопил Юри. От дома Арраков до вокзала была всего четверть часа езды, и, когда мы вступили на платформу, поезд только-только тронулся. Мы побежали по платформе, мама увидела эстонского милиционера и метнулась к нему с криком:

– Остановите поезд! – Слишком поздно, гражданка, – ответил он по-русски с эстонским акцентом.