Бела Кун

Часов около двенадцати раздался стук в дверь. Открывать пошла хозяйка квартиры. Комната мигом наполнилась жандармами и полицейскими. Бела Кун живо оделся и вышел из спальни. От шума проснулась моя четырехлетняя Агнеш и спросила: «Кто тут?» — «Товарищи пришли к твоему отцу, — сказала я, — спи спокойно!» Но она не послушалась, выскочила из постели и побежала прямо к «товарищам». Приветливо поздоровалась с ними и сказала: «А вот хозяйка у нас буржуйка». Начальник полиции — Ласло Нанаши (как выяснилось позднее, родной дядя Дёрдя Нанаши, он и завербовал его на службу в полицию) принял заявление Агнеш «очень близко к сердцу» и возмущенно заявил мне, что «нехорошо воспитывать ребенка в таком враждебном духе». Потом немедленно прошел к хозяйке, думая, вот у кого получит он необходимые показания против Бела Куна. Но не тут-то было. Хозяйка отозвалась о нас наилучшим образом: «В жизни не было у меня таких хороших жильцов; Агнеш люблю, как дочь родную. А что болтает четырехлетняя девочка, этому не следует придавать значения». Нанаши вернулся от нее разочарованный.

Снова заговорил с Бела Куном, упрекнул его, мол, зачем он подстрекает людей к бунту, потому-то и опять потоки крови. «У меня сердце готово разорваться, когда я вижу, как льется кровь людская». Бела Кун ответил ему спокойно и тихо: «Будь у вас такое чувствительное сердце, оно уже разорвалось бы в войну». Нанаши не нашелся что сказать. Вел себя все строже и строже. Пытался вести допрос и одновременно наблюдать за обыском.

В квартиру набивалось все больше жандармов и полицейских. Дом был оцеплен и снаружи. Когда обыск окончился — длился он несколько часов, — Нанаши представил ордер на арест. А мне сказал, чтобы я явилась утром в полицейскую управу, разыскала его и передала Бела Куну маленькую подушку, полотенце, мыло, зубную щетку и какую-нибудь еду. Но прежде чем выехать, чтоб я позвонила ему. Он записал свой телефон. Затем, как человек, отлично выполнивший порученное ему задание, приказал Бела Куну следовать за ним. Меня попросил не беспокоиться, ибо мне ничто не грозит. Потом со всей оравой двинулся к дверям. В прихожей ему пришло вдруг в голову заглянуть на кухню и в кладовку. И тут он заметил еще одну дверцу. Отворил ее. В каморке для прислуги в полной военной форме спал молодой человек. Нанаши разбудил его и, хотя ордера на его арест у него не было, увел с собой.

О том, как очутился у нас этот товарищ, мы можем прочесть в воспоминаниях Бела Куна о Тиборе Самуэли:

«Тибор узнал откуда-то адрес и прямо с вокзала явился ко мне на улицу Идьнек, где я снимал квартиру.

— А вы, однако, легкомысленный человек, — были первые его слова. — Четыре сыщика стоят у вашего дома. В этой квартире вас может прикончить кто хочет и когда захочет. Почему вы не поселились в таком месте, где можно было бы поместить и парочку людей из Московской школы агитаторов?

…И несколько дней спустя в каморку, рядом с моим жильем, он вселил в качестве «охраны» вернувшегося из России товарища и снабдил его двумя пистолетами»[45].

Товарищ, который спал в каморке с двумя пистолетами под подушкой, был уже небезызвестный Янош Ковач — Ковач-маленький.

Утром я позвонила по указанному телефону. Мне ответили, что никакого Нанаши там нет, и бросили трубку. Еще раз позвонила и услышала то же самое. Не имея еще понятия о методах полиции, я была поражена. И только позже поняла: до чего ж я была наивна, думая, что им хоть в чем-то можно верить.

И мучительно размышляла о том: что же делать теперь? Позвонила в различные учреждения. Безуспешно. Наконец отправилась к своему родственнику-адвокату. Он взялся мне помочь и тотчас узнал, что коммунисты в пересыльной тюрьме. Недолго думая, мы пустились в дорогу. Хотели сесть на трамвай, но трамваи стояли: социал-демократы устроили демонстрацию протеста из-за убитых полицейских.

От нас до пересыльной тюрьмы на улице Мошони было час ходу. Я только недавно выписалась из санатория, и мне еще нездоровилось, но мы все-таки пошли. Навстречу попадались колонны демонстрантов. Шли рабочие бойни, вооруженные топорами. Дружно браня коммунистов, шагали члены тех профсоюзов, что еще оставались под влиянием социал-демократов.

И вдруг, перекрывая шум толпы, с криками промчались по улице газетчики, размахивая вечерним экстренным выпуском. Словно возвещая радостную весть, орали они во всю глотку:

— Убили Бела Куна! Убили Бела Куна! Экстренный выпуск!

Газеты расхватали мигом. Нам с трудом удалось раздобыть номер. Это была газета «Аз эшт» («Вечер»), и в ней репортаж журналиста Вильмоша Тарьяна, в котором он, как очевидец, описывает избиение коммунистов и особенно подробно расправу с Бела Куном. Сколько раз накидывались на него полицейские, как топтали ногами, когда решили уже «подох», все равно еще несколько раз пнули его ногой. «Свободной любви захотелось? Так на же тебе!» — вопили они, топча сапогами Бела Куна.

С лихорадочным волнением читала я статью Тарьяна: