Бела Кун

— Так ведь не вы платите за него, синьора Бела Кун, ответил он.

— Тогда тем более не подходит! — сказала я. Но, заметив, что мой ответ не убедил адвоката, добавила, что нам вообще было бы неприятно жить в такой шикарной гостинице, где живут, очевидно, только буржуа. «Товарищ» Скияси — так звали адвоката — не согласился со мной и тем не менее через два дня переселил нас в скромную гостиницу, «Отель ди Рома», где снял номер из одной комнаты.

Обедать мы ходили в столовую рабочего кооператива, которая помещалась недалеко от гостиницы. Туда же приходили обедать и другие эмигранты. Итальянское национальное блюдо — пасташутта — нам очень понравилось, пришлась по нраву и вся атмосфера, царившая в столовой. На каждом столе стояла бутылка красного вина, рабочие весело пили-ели, громко разговаривали, подходили к нашему столу, тепло приветствовали нас и спрашивали, почему не приехал и Бела Кун. В Италии демократия, говорили они, в руках у рабочих большая сила, и они могли бы защитить Бела Куна.

Слова их было очень приятно слушать, хоть я и понимала, что реального смысла в них мало.

Аладар Комьят в первый же день предупредил: человек, сидящий за столом против нас, приставленный к эмигрантам полицейский агент. Он, улыбаясь, здоровался и с Комьятом и с нами. Комьят сказал и о том, что не следует принимать всерьез все, что говорят некоторые итальянские товарищи, пусть даже слова у них идут от души. Увы, в горячке они частенько забывают об истинном положении вещей. По правде сказать, я внутренне осудила Комьята за эту его подозрительность, но после раскола итальянской партии поняла, что он был прав: первыми отвернулись от нас именно те, кто встретил нас наиболее восторженно.

Мы осмотрели город. Посетили несколько музеев. Были очень растроганы, заметив на стенах домов надписи «Evviva Lenin!» и встречаясь одновременно с надписями «Evviva Bela Kun!». Нам показали магазины. В них было всего полно. (Агнеш подарили розовое шелковое платье, которое она, правда, не носила никогда, но оно было дорого нам как память об Италии.) Улицы города кишели людьми, особенно простыми людьми, так как буржуазия в ту пору все больше отсиживалась в домах, в своих загородных виллах и в строгой тайне подготавливала приход фашизма.

Тогда мы всего этого не видели и не чувствовали, но зато десять месяцев спустя получили такой основательный урок, что пришлось и увидеть все и почувствовать.

За несколько дней по городу разнеслась весть, что в Болонью приехала семья Бела Куна. И куда бы мы ни приходили, нас повсюду встречали с любопытством и интересом. Рабочие, завидев нас, проявляли бурную радость и прежде всего спрашивали о Бела Куне: где он, как он себя чувствует и почему не Приехал вместе с нами?

Нас возили по деревням и везде устраивали восторженный прием: обступали и взрослые, и дети. Хотя мы ни звука не понимали из того, что они говорят, но блеск глаз доказывал, что мы дорогие гости итальянского народа.

Сразу же по приезде меня свели к профессору-акушеру. Он тотчас предложил поместить меня в свою частную клинику в окрестностях Болоньи. Но, заметив по моему лицу, что я не в восторге от этого предложения, ибо клиника помещается за городом и мне пришлось бы на время разлучиться с дочкой и сестрой, профессор сказал, что в Болонье есть отлично оборудованный «Приют для покинутых женщин», он директор этого приюта, и, если мне это больше подходит, я могу лечь туда. Он отведет мне отдельную комнату, и большую часть суток я могу быть вместе с семьей. Сам он тоже почти весь день проводит в приюте. И шутливо добавил: «Вы ведь тоже покинутая женщина».

Мы договорились, что через несколько дней я лягу к нему в родильный дом. Так оно и случилось. И все во главе с профессором очень мило и внимательно относились ко мне. Бедняга профессор пострадал за это. Когда фашисты пришли к власти, его арестовали и обвинили в том, будто он, один из известнейших акушеров Италии, проявлял к жене Бела Куна больше внимания, чем это положено, а значит, сочувствует коммунистам. Бидоне — так звали профессора — в самом деле сделал все для того, чтобы я чувствовала себя как дома, но так относился он не только ко мне, а и ко всем женщинам, что лежали у него в приюте. Профессор Бидоне отнюдь не был коммунистом, он был попросту гуманный врач и пострадал за это.

Как я слышала потом, этого уже немолодого профессора фашисты подержали какое-то время в тюрьме, затем выпустили, и он уехал в Америку.

Целый месяц провела я в «Приюте для покинутых женщин». Лежала в отдельной комнатке, прежде монашеской келье (приют помещался в бывшем монастыре). Днем ко мне приходили сестра с дочкой. Вечерами сидел со мной доктор Шандор Доктор — тоже эмигрант и социалист.

Как-то однажды вечером он ушел от меня раньше обычного. Его вызвали в деревню на консилиум. (Шандор Доктор раньше нас приехал в Италию, все его уже знали и относились к нему с уважением, так как он навещал бедняков и никому никогда не отказывал во врачебной помощи.)

В тот вечер, прежде чем уйти, он сказал:

— Не смейте рожать без меня.