Белая кошка

Они переглядываются. Оба явно в бешенстве. Наверное, хотели бы сейчас взять тайм-аут и обсудить ситуацию вдвоем в соседней комнате. Баррон первый берет себя в руки и присаживается на край кровати.

– Так хотела мама. У тебя очень опасные силы. Она думала, тебе лучше не знать, пока не подрастешь. Когда ты в детстве догадался, попросила стереть память. Так все и началось.

Оглядываю окровавленные простыни, открытую рану на ноге.

– Так она знает? Обо всем?

– Нет, – брат качает головой, не обращая внимания на мрачный взгляд Антона. – Мы не хотели, чтобы она волновалась. В тюрьме и так несладко, к тому же из-за отдачи мама эмоционально нестабильна. Но с деньгами было туго еще до ее ареста, ты же знаешь.

Медленно киваю.

– У Филипа появился план. Киллерам платят сразу и много, а если ты надежный киллер и всегда избавляешься от трупов, можно вообще озолотиться. С твоей помощью у нас получилось, – Баррон будто хвастается, словно я восхищаться должен их сообразительностью. – Благодаря Антону никто не знал, кто именно совершает убийства.

– И я покорно соглашался убивать?

– Ты был еще маленьким, – пожимает плечами брат. – Зачем травмировать ребенка? Мы делали так, что ты обо всем забывал. Пытались защитить…

– А когда ты бил меня ногами – это за травму не считается? А это? – я показываю на окровавленную ногу. – Это ты меня так защищаешь, Баррон?

Брат несколько раз беззвучно открывает рот, но на этот раз ничего путного соврать у него не получается.

– Филип пытался тебя защитить, – вмешивается Антон, – но ты пасть не затыкал. Никаких больше поблажек, пора взрослеть.

Он замолкает, а потом продолжает, но уже не так уверенно:

– В твоем возрасте я знал свое место и не перечил мастерам из знати. Мать вырезала отметины на шее, когда мне было тринадцать и, пока не исполнилось двадцать, вскрывала их каждый год и насыпала в раны золу. Чтобы хорошенько помнил, кто я такой, – Антон дотрагивается до белесых шрамов, – помнил, что боль – лучший учитель.

– Просто скажи, кому ты разболтал, – требует Баррон.

Честного человека нельзя обвести вокруг пальца. Только отчаявшиеся и алчные готовы все бросить ради приманки, ради того, чего они не заслуживают. Многие именно так оправдывают мошенничество, папа в том числе.

– Хочу свою долю, – обращаюсь к Антону. – Если заработал, сам решу, куда потратить.

– Идет.

– Я сказал соседу по комнате, что мастер. Но не сказал, какой именно.

– И все? Больше ничего? – Антон облегченно вздыхает, а потом принимается хохотать.

Баррон тоже смеется, и вскоре мы уже гогочем втроем, словно я невесть какую шутку отколол. Шутку, в которую готовы поверить отчаявшиеся и алчные.

– Ну и славно, – наконец успокаивается Антон. – Костюм только надень – не на школьные танцульки идем.

Хромая, подхожу к шкафу и роюсь в рюкзаке, как будто в поисках подходящего наряда. Откладываю в сторону школьную форму, джинсы, достаю чистую белую рубашку.

– Так это была идея Филипа? А ты просто согласился? Что-то на тебя не очень похоже, – пошатываясь, направляюсь к дверям. Что-то «случайно» задеваю ногой, падаю прямо на Баррона. Ловкость рук и никакого мошенничества. – Черт, прости.

– Осторожнее.

Прислонившись к косяку, зеваю, прикрывая рот ладонью.

– Ну и? Скажешь, так сразу с Филипом и согласился?

– Это нечестно, – лицо брата кривится в полуухмылке, – что именно тебе достался самый ценный дар, священный Грааль, а я всего лишь мастер памяти, могу только за другими подчищать. В быту, конечно, полезно: в школе смухлевать, заставить кого-нибудь позабыть обиду, но по-хорошему это ерунда. Ты хоть знаешь, сколько мастеров трансформации появилось в мире за последние десять лет? Вероятно, один. Вероятно. Ты родился с потрясающими способностями и даже не смог их оценить.

– Я не знал!

– Ты просто недостоин. – Он кладет мне на плечо руку без перчатки. Волоски на шее встают дыбом.

Я притворяюсь. Как будто вовсе не стащил и не проглотил последний целый камешек, вырезанный у меня из ноги. Может, мастером трансформации я быть и недостоин, зато карманник из меня хоть куда.

В конце концов я нахожу в бывшей комнате родителей старый папин костюм. Мама, конечно же, ничего не выкинула, так что все пропахшие нафталином брюки и пиджаки аккуратно висят в шкафу, словно отец вот-вот вернется из долгого отпуска. Двубортный костюм, как ни странно, оказывается впору. В кармане полосатых штанов лежит смятый носовой платок, все еще пахнущий его одеколоном. Сжимаю его в кулаке, пока иду следом за Барроном и Антоном к «мерседесу».

Антон курит одну сигарету за другой и нервно поглядывает на меня в зеркало заднего вида.

– Помнишь, что должен делать? – спрашивает он, когда мы въезжаем в манхэттенский туннель.

– Ага.

– Ты справишься. Потом, если захочешь, вырежем тебе ожерелье. И Баррону тоже.

– Ага.

В папином костюме я почему-то сам себе кажусь очень опасным.