Белая луна над синей палаткой (СИ)

- Ким Панчу тогда подобрал Чханъи, - продолжал Довон. - И тот лет пять служил ему как верный пес. Только, видно, Чханъи не псовой породы, - в голосе Довона я вдруг почуял тщательно скрытое восхищение.

- И что теперь? - прервал я его. - Отчего ты убил…

- Оттого, что о таком нельзя болтать! - почти закричал Довон. - И тебя… тебя тоже убью, если скажешь кому, - добавил он сквозь зубы. - Мы расследуем одно дело, потому только я тебе рассказал об этом.

Рыцарские обычаи, черт бы их побрал - я едва не застонал. Дурацкие рыцарские обычаи.

- Ладно, - беря себя в руки, продолжил я. - Но как нам теперь узнать, кто именно хотел смерти Браницкой?

- Я узнал это, - снова возвращаясь к своей деловитой холодности, ответил Довон. - Его зовут Мартинс. Живет в Фудзядяне.

Мартинс. Это имя называла мне Дорота Браницкая.

- Тогда нам следует навестить господина Мартинса, - сказал я.

Комментарий к 7. О поисках Молли Смит и чертовых рыцарских обычаях

* - английский евгенист и антрополог

** - американский евгенист и расовый теоретик

========== Междуглавие 7 - О братьях и разменных монетах ==========

Часы где-то внизу, старинные ходики, прозвонили полночь, а его все не было.

Она лежала с закрытыми глазами без сна и отчаянно, едва сдерживая слезы ярости, злилась на себя за эту бессоницу. Нелепо, глупо. Глупо не мочь заснуть без того, чтобы ощущать рядом чужое тело. Глупо.

Нужно было спасаться, и она старалась нырнуть поглубже - в то время, когда была двусветная зала института, и заплески вальса, и кружащиеся пары, белые платьица, мундиры и фраки. И чуть гортанное это “Анджей-Станислав Гижицкий”.

Она услышала словно наяву это чуть гортанное, сдавленное на согласных “Анджей”, но двусветная зала тут же исчезла, рассыпалась, разлетелись белыми ошметками бальные платьица, и возник выношеный мундир, не то серый, не то зеленоватый, и такое же выношеное посеревшее лицо, и усики над верхнуй губой.

“- Анджей?!

- Да…”

И взгляд серых глаз голоднее и пронзительнее, буравчиками. Зачем, зачем это, верните залу, верните вальс, пусть еще хоть немного покружатся белые платьица!

” - Дорота, вы прибыли с чешским эшелоном?” - серые глаза ощупали ее, и она на долю мгновения ощутила себя грязной, невозможно грязной, недостойной не то что говорить - ходить с ним по одной земле. Потом это забылось, затерлось, кануло куда-то на дно - но не исчезло. И сейчас она смотрела на свою встречу с Анджеем уже в Харбине словно бы с высоты птичьего полета, и видела многое из того, что не замечалось прежде.

Боже мой, как она счастлива была встретить Анджея! Тогда она уже служила у Эмили Берджесс и думала, что это знак судьбы - хорошая сытная служба и встреча с Анджеем. И не будет больше ужаса и холода, ночных полустанков, не будет твердых рук, втискивающих ее в тощий матрас, не будет рвущей боли, грязи и унижения. Она безоглядно кинулась к Анджею - и только сейчас понимала его тогдашний ощупывающий взгляд.

…Пробило час ночи, а Чханъи все не было. Она отогнала видение коленопреклоненной фигуры на белом снегу, застывшей, заледеневшей. Не думать!

Лучше снова нырнуть в воспоминания. Кто же, позвольте, рассказал Анджею про чешский эшелон и когда? Камиль… да, это случилось, когда в Харбин из Манчжурии приехал Камиль, старший брат Анджея. Семь лет назад.

Камиль был некрасив, лишен благородной и светлой стати брата, но злее и хищнее, чем младший Гижицкий. Было в Камиле что-то от корсаров, пиратов, флибустьеров - жуткое, горькое и какое-то пьяное. Так и хотелось его поместить у рулевого колеса какого-нибудь брига, под черным флагом с черепом и костями, и чтобы алый шелк прикрыл голову, а за поясом появились шпага и пара пистолетов. Впрочем, с маленьким браунингом Камиль никогда не расставался.

Он был мастер рассказывать, и трудно было в его словах отличить правду от вымысла - вымысел и правда переплетались, насмешничали, подмигивали и намекали, косясь друг на друга. Манчжурия, Урянхай, Урга, неистовые дикие полки безумного барона Унгерна, заунывные раковины лам и звон гонгов, вой атакующих Ургу конных отрядов - монгольских, харачинских, казачьих, - несметные сокровища, упрятанные бароном в выжженных желтых холмах Монгольской степи…

Они сидели втроем в кабачке на Китайской, потягивали белый вермут и слушали Регину Шреве, томным голосом, полуприкрыв тяжелые веки с угольно черными накладными ресницами, выпевавшую о том, что милый ее ласков, но жесток. Анджей курил, тянул маленькими глоточками сладкую итальянскую бурду и молчал. А Камиль говорил почти безумолку, и она, захваченная этим словесным водопадом, лишь изредка вставляла одну-две фразы.

А вокруг стоял гул разговоров, взвизгивала истеричная пьяная музыка, удушало смесью тяжелых парфюмов и кухонного чада, и огонь ламп после вина двоился и лучился радужным ореолом. Анджей все больше мрачнел и пару раз отлучался - не то освежиться, не то просто для того, чтобы побыть в одиночестве.

- Вы действительно верите во все эти истории с сокровищами, Камиль? - спросила она во время первой такой отлучки.