Белая луна над синей палаткой (СИ)

Я согласно кивнул, и Клингер с увлечением продолжил, и рассказал, как много лет назад они с Босвеллом несколько раз бывали в клинике с анатомическим музеем для нужд студентов-медиков, и с каким брезгливым и вместе увлеченным выражением рассматривал заспиртованных младенцев с двумя носами, с множеством пальцев - “полидактилия”, назвал это доктор Клингер, - сердце с пятью камерами, или же уродливую волосатую и зубастую голову, угнездившуюся в животе одного из пациентов и извлеченную оттуда. После этого Босвелл всегда пространно рассуждал о необходимости блюсти сохранность и чистоту человеческого рода ото всякого рода уродств и ненормальностей.

- Да-с, мистер Босвелл, щедро взысканный судьбой, мог тогда себе позволить говорить таким образом. Но вот когда его собственный досточтимый свояк прибыл из-за океана, - Клингер широко улыбнулся, - тут у него несколько поубавилось прыти.

Свояк, как, понизив голос, рассказал Клингер, имел врожденый порок - руки его имели всего по два пальца каждая и были похожи скорее на рачьи клешни, чем на человечьи конечности.

- Я тогда особенно часто бывал в доме Джеймса Босвелла - миссис Босвелл как раз была на первых сроках беременности и это требовало моего неусыпного врачебного внимания, - говорил Клингер. - Я видел, как мистер Босвелл поистине геройски преодолевает себя, общаясь с Генри, братом миссис Анны. Согласитесь, когда ты подумываешь в будущем возвратиться в Штаты и твой тесть стал сенатором и прочит тебя в политику, не особенно ловко призывать избавиться от подобных родному чаду этого самого тестя, - усмехнулся Клингер.

Однако в политику господин сенатор прочил все же Босвелла, а не своего клешнерукого отпрыска, подумал я, слушая доктора. Что-то здесь было. Именно здесь, и это что-то совершенно не связано с Браницкой - да тогда до ее появления в доме Босвеллов оставалось еще несколько лет.

Думая об этом, я злился на себя, а больше того - на чертову польку за то, что она все больше оказывалась невиновной. Так что, в один особенно неприятный и собачий день, когда пришел ко мне ближайший подручный Меченого, я, побуждаемый каким-то дьяволом, рассказал ему о сокровищах барона Унгерна, тайну которых, вероятно, хранит от его атамана золотоволосая красавица, завладевшая его сердцем.

Последнее было, ясное дело, огромным преувеличением, да и я не расчитывал, что Байбак Хва, каменнолицый харачин или монгол, или кем он там был, вообще меня поймет. Взяв с него слово в точности передать сказанное своему атаману и этого самого атамана оберегать от змеи, пригретой досточтимым Паком Чханъи, я почувствовал себя много лучше и спокойнее.

***

От Довона я узнал, что Мартинс, тот самый, который нанял Чжана Медведя - а скорее просто передал Медведю чье-то поручение убить Браницкую, - частенько проводит время в китайских хрчевнях, где играют в маджонг*. Игра хитрее нашего козла или даже шахмат, но азартная и играют в нее сразу много народу.

Когда Довон рассказывал, как устроил все дело, я едва не хохотал - хоть я и не из смешливых. Довон подговорил одного из азартных игроков, толстого разбитного шанхайского китайца по имени Фань, направленно играть против Мартинса, и доставил мне веселые минуты, рассказывая про то, с какими ужимками и уловками Фань это обделал. “Чистая масть, без Драконов и Ветров” оказалась у Фаня после того, как в столик, где сидел он сам, Мартинс и еще трое игроков, - по чистой случайности, разумеется, - влетел неподеливший что-то с другими игрок с соседнего столика. Довон рассказывал, как ловко Фань успел подхватить свой ряд фишек прежде чем столик был сбит падением тела, а потом с необыкновенной сноровкой подменил одну фишку незаметно подобранной с пола.

Мартинс проиграл крупную сумму и вдобавок остался должен. Фань так хорошо нагрел на нем руки что, я уверен, Довон обошелся даже без вознаграждения для него. Фань был не тем человеком, кому можно было должать безнаказанно и я был уверен, что Мартинс об этом знал. Вот теперь пришло время повидаться с господином Лео Мартинсом - бывшим поручиком Леонидом Марышкиным.

В разговоре с ним я снова использовал в виде предлога поиски несчастной Молли Смит, бывшей служанки Босвеллов. Марышкин имел наружность прибалтийца, или даже скорее шведа, нежели уроженца среднерусской губернии - ростом высок, волосом светел, носом остр и чертами тонок, немудрено, что ему пришло в голову переменить имя на европейский манер. Нордической твердости однако Марышкину-Мартинсу явно не доставало, так что в продолжении нашей с ним беседы он несколько раз прикладывался к графинчику со скверной водкой, а к концу покраснел носом и повлажнел глазами и все говорил о том, что уж так мистер Босвелл ему доверял, уж так доверял, никаких дел без него не решал.

“Даже за повитухой для миссис Анны я ездил, - хохотнул Мартинс. - Не доктор, я, Лео Мартинс собственной персоной. И привез, в лучшем виде”.