Белая магия любви

На следующее утро не было еще и половины седьмого, и Чанг как раз добрался до озера, когда ее каноэ выскочило из-за поворота. Он стоял в нескольких ярдах от кромки воды, наблюдая за ее грациозными маневрами. Она управляла этим каноэ так же идеально, как если бы оно было частью ее собственного тела. Он был слишком большим художником, чтобы сохранять суровое выражение лица перед лицом столь очаровательного зрелища. Кроме того, в ее чертах—желтых волосах, постоянно меняющихся серых глазах, подвижных и розовых губах, нежной коже – было слишком много мягкой и ослепительной прелести утра. Если бы человек хотел, чтобы его околдовали, – думал он, – то она была бы идеальная чародейка. Она была одной из немногих женщин, которых он знал, которые хорошо одевались – пожалуй, единственной. Когда он впервые познакомился с ней, он не думал, что она особенно привлекательна, если не считать свежести, которая является почти всеобщим неотъемлемым правом молодости. Но по мере того, как он изучал ее, наблюдал и чувствовал ее переменчивое настроение, ее очарование росло. Даже вещи в ней, сами по себе непривлекательные, были завораживающими в сиянии и пульсации ее естественно яркой личности—не интеллектуальной личности, вовсе нет, но благоухающей свежим ароматом первобытного, естественного естества. Идеальная чародейка, – пробормотал он, и участок, который он строго обозначил для себя, казался голым и одиноким, как монашеская келья рядом с великолепием пейзажа за узким окном.

– Как ты можешь быть не в духе в такое утро? – Воскликнула она, когда нос ее каноэ мягко выскользнул из воды, и она поднялась на ноги.

– Напротив, я в прекрасном настроении. – И его взгляд и голос выдавали его. – Разве я не говорил тебе, что сегодня еду в город? Я просто прогулялся здесь.

Она рассмеялась. – Я тоже тебя не ожидала. Я просто отправилась сюда на прогулку.

И когда он покраснел от смущения и досады, она засмеялась еще веселее.

– Ты такой забавный, – нежно сказала она.

– Признаюсь, – сказал он, – я думал, что у тебя есть шанс приплыть. И я подумал, что если ты это сделаешь, то это будет лучшая возможность откровенно поговорить с тобой.

Она уселась или, вернее, балансировала на переднем изгибе своего каноэ. Он занимал большой пенек рядом с кленом, под которым всегда рисовал.

– Я вижу, – заметила она, – что ты готовишься сказать много того, чего не имеешь в виду. Ты когда-нибудь поблагодаришь меня за то, что я был терпелив с тобой!

Он отвел глаза, пробормотал что-то бессвязное, смущенно поискал сигареты. – – Ты всегда держишь футляр в левом нижнем кармане жилета, – сказала она. И, конечно же, так оно и было, к его еще большему замешательству. Но когда их взгляды встретились, блеск в ее серых глазах – веселый, как солнечные лучи, которые меняли желтизну ее волос на красновато—желтый цвет тончайшего золота – оказался неотразимым.

– С тобой просто невозможно быть серьезным, – воскликнул он, как ему хотелось бы думать, раздраженным тоном.

– А с чего бы это? – Спросила девушка. – Ты предупреждал меня, что я отношусь ко всему, включая себя, слишком серьезно. Теперь у тебя вошло в привычку относиться к себе, о, так серьезно! Что гораздо хуже, чем серьезно. Ты больше похож на мрачного проповедника, человека с миссией, чем на художника, в сердце которого живет радость жизни. Прошлым вечером ты все сделал великолепно.

Он, застигнутый врасплох, выглядел довольным, как мальчик, которому только что подарили пистолет. – Рад, что не опозорил тебя. Ты помнишь, как нервничала из-за этого.

– Твой разговор об этой рубашке был немного тревожным. Все вышло хорошо. По крайней мере, я так думаю. Люди не замечают твоей одежды.

– Ну, как же я скажу то, что должен сказать, если ты будешь продолжать в том же духе? – Спросил он. – О, но ты хитра!

– Я не хочу, чтобы мне читали лекции, Чанг.

Он устроился с видом непреклонной решимости. – Я не собираюсь читать лекции, – сказал он. – Я собираюсь сказать несколько слов здравого смысла, а затем попрощаться.

Она смотрела в землю, и выражение ее лица разрывало его нежное сердце. Напрасно он твердил себе, что он эгоистичный дурак, что девушка, вероятно, наполовину притворяется, чтобы воздействовать на него, что другая половина чувства в ее выражении была самым слабым юношеским увлечением, которое наверняка исчезнет через несколько дней, самое большее через несколько недель. Там, перед ним, было выражение страдания. И когда она на мгновение подняла глаза, они сказали более трогательно, чем мог бы сказать ее голос: “Почему бы тебе не ударить и не покончить со мной? Я беспомощна”.

Он встал, бросил сигарету далеко в озеро.

– Это слишком мерзко! – Воскликнул он. – Как, черт возьми, я вообще попал в такую переделку?

Она ждала, кроткая, молчаливая, жалкая.

– Я почти решил уехать, вернуться в Париж, – сказал он.

– Может быть, мы сможем переправиться вместе, – сказала она. – Мы с мамой скоро уезжаем. Она хочет, чтобы я немедленно уехала туда или куда угодно, куда я захочу.