Белая магия любви

– Мы поговорим об этом после того, как я вздремну.

– О, тут не о чем говорить.

– Это правда, – спокойно сказала ее мать, когда она роскошно скользнула вниз по спуску в бессознательное. – Ты же знаешь, что тебе ничего не остается, как повиноваться отцу. И он прав. Ты будешь больше довольна Питером.

И миссис Ричмонд заснула.

Беатрис стояла и смотрела на мать. Выражение какой-то неубиваемой жалости исчезло, и на глаза навернулись слезы, неконтролируемая дрожь свежих, молодых губ, обычно изогнутых в ответ на эмоции, в которых нежность имела мало значения.

– Дорогая мама, – прошептала она. Теперь она понимала судьбу своей матери и сочувствовала ей так, как сочувствовала бы жена Дэниела Ричмонда, не сознававшая, какой хаос эти годы постепенно углублявшегося рабства произвели в ее уме, в ее сердце, во всей ее жизни, сочла бы истерикой и глупостью. Любовь подняла Беатрис над узкой средой, в которой она была воспитана, и пробудила в ней чувство ценностей, которое она вряд ли могла бы получить иначе. Она видела свою мать такой, какой она была, такой, какой ее мать не могла видеть себя, точно так же, как пожизненный пьяница, счастливый в своей убогой болтливости, не мог восстановить и пожалеть о невинности, из которой он упал в глубины по градиенту, столь легкому, что это было незаметно. Девочка поняла, что главным существенным счастьем ее матери была неспособность понять свою собственную судьбу.

– Слава Богу, – сказала она себе, – я вовремя открыла глаза. И одно за другим перед ней проходили лица модных матрон, молодых и старых, которых она хорошо знала. Жесткие или суровые черты, похожие на пейзажи, на которые дуют только унылые ветры и падает лишь скудный свет с холодных серых небес; глаза, из которых выглядывали сморщенные души, души, в которых все человеческое сочувствие, кроме снисходительного милосердия, которое скорее тщеславие, чем сочувствие, высохло; жизни, наполненные притворством и ложью; аккуратные и пышные сады, в которых ни один цветок не имел аромата, ни один плод не имел вкуса, и где не сиял ни один из свободных, прекрасных цветков подлинной любви. На самом деле не жестокие сердца, а сморщенные; не несчастные жизни, а чахлые и лишенные солнца, как растения, выращенные в роскоши богатого суглинка в темном подвале. Шок разочарования в отце завершил для Беатрис трансформацию, начатую подрывным воздействием Роджера на ее общепринятые представления, как молния обрушивается на ослабленную плотину и выпускает ее наводнения.

Беатрис провела легкой и ласковой рукой по красиво уложенным волосам матери, наклонилась и поцеловала ее. Затем она крадучись вышла из комнаты, с порога бросив на него долгий взгляд, полный нежнейшей нежности.

В этой великолепной комнате с обивкой стен и обивкой из темно-красного парчового шелка прошло полтора часа. Вошел Ричмонд, бодрый и ощетинившийся. Он хмуро посмотрел на спящую жену, нетерпеливо постукивая ногой по полу.

– Люси! – Резко позвал он.

Миссис Ричмонд открыла глаза и увидела его. На ее лице промелькнуло выражение, столь же первобытное и трогательное, как у усталой рабыни, пробужденной от восхитительного сна, чтобы возобновить ненавистный труд.

– Зачем ты меня разбудил? – Раздраженно воскликнула она.

– Где Беатрис?

Миссис Ричмонд вернулась к своему обычному выражению надменного недовольства.

– Она была здесь некоторое время назад, – ответила она. – Вероятно, в своих комнатах.

– Она тебе сказала? – Спросил он.

– Насчет Уэйда?

– Да, – отрезал ее муж. – Что там еще, скажи на милость? Неужели она замышляла что-то еще постыдное?

– Но, Дэн, она не сделала ничего постыдного, – воскликнула мать. – У каждой девушки есть такие мимолетные фантазии. Но она не будет противиться тебе. Во всяком случае, ее собственный здравый смысл…

Ричмонд нетерпеливо фыркнул.

– Она дура, импульсивная дура.

Его жена отважилась искоса, по-кошачьи, взглянуть ему в спину. – Ты всегда говоришь, что она больше всех похожа на тебя.

– Она берет свою порывистость от меня. Вряд ли мне нужно говорить, от кого она унаследовала свою глупость.

– Я не вижу ничего, из-за чего стоило бы волноваться.

И миссис Ричмонд потянулась, готовясь неторопливо сесть.

Ричмонд посмотрел на жену со своим обычным выражением презрения к ее бесполезности.

– Сегодня вечером ты поедешь с ней в город, а послезавтра увезешь ее за границу, – безапелляционно заявил он.

Миссис Ричмонд села так, словно ее укололи шипом.

– Я не могу этого сделать! – Воскликнула она. – Я не могу подготовиться. И у нас есть приглашения на…