Белая магия любви

– Я … я этого не заслуживаю, – заикаясь, но решительно запротестовал он. – Мои мотивы были совершенно иными, совершенно эгоистичными.

– Да ладно тебе, – шутливо воскликнул пожилой мужчина, – она не такая уж непривлекательная. Человек менее щепетильный, менее благородный легко мог бы вообразить, что влюблен в нее. Ты признаешь это, не так ли?

Роджер откинулся на спинку стула.

– Да, – сказал он тоном, в котором не было и намека на ужас.

– Я не хотел смущать тебя, Уэйд, – рассмеялся Ричмонд.

– Вовсе нет, вовсе нет, – сказал Роджер, его паника была до смешного очевидна.

– Так что … это было действительно благородно с твоей стороны.

– Я не могу этого допустить, сэр, – сказал Роджер. – Моим единственным мотивом была решимость никогда не жениться.

– Мне не нравится, когда ты так говоришь, – сказал Ричмонд. – Как отец дочери, как человек, желающий видеть свою дочь на попечении человека достойного, а таких мало! Мне не нравится, когда кто-то из этих немногих выступает против брака.

Не было никакого непонимания этой тенденции. Каким бы невероятным это ни казалось, этот человек пришел в себя, подстрекал свою дочь к ее своевольной прихоти завоевания!

– Я не против брака для других, – неловко сказал Роджер. – Я просто чувствую, что это неразумно для меня. Если мужчина, чья жизнь посвящена творчеству, женится на женщине, которую любит, он будет доволен. Это конец достижений, амбиций. Зачем стремиться к меньшему, когда то, что кажется ему большим, уже достигнуто? Если такой человек женится, к сожалению, то горечь и волнения разрушают его способность творить. Счастливый брак душит гения, несчастливый брак душит его. Смерть неизбежна—в любом случае.

Эти слова мало чем отличались от тех, которые он использовал, описывая свое положение Беатрис. Его манеры, тон, взгляд, выражение рта и подбородка, заставляли их казаться совершенно другими, гораздо более значительными. Мужчина, серьезный мужчина, редко раскрывает женщине свою сокровенную сущность, если только они с ней не достигли гораздо более тесной близости, чем Роджер позволил с Беатрис. Но в разговоре с Ричмондом, с другим человеком, который мог и хотел понять и посочувствовать, Роджер раскрыл ту сторону своей натуры, о существовании которой Беатрис имела лишь слабую интуицию, не имея прямого или определенного знания. Портрет подтолкнул Ричмонда к убеждению о высоком положении Роджера среди аристократии, где его уважали как равного. Теперь он был полностью убежден. Он видел, что его дочь сделала более мудрый выбор, чем он думал.

– Я понимаю твою точку зрения, – медленно и задумчиво произнес Ричмонд. – Я понимаю твою точку зрения.

Роджер показал свое глубокое чувство облегчения.

– Это хорошая мысль, очень хорошая.

Напряжение Роджера заметно ослабло.

– На это невозможно ответить, – заключил Ричмонд.

– На это нет ответа, – решительно повторил художник, но в его голосе прозвучала странная нотка печали.

– Но, – продолжал отец Беатрис, – что бы ты сделал, если бы влюбился? – И, не обращая внимания на замешательство художника, вызванное взрывом этой бомбы, он продолжал с видом философского беспристрастия, – любовь смеется над разумом, над честолюбием, над всякого рода расчетами. Да, я последний человеке в мире, которого можно заподозрить в сентиментальности, я говорю, что любовь – это верховный владыка.

Роджер с видом юношеской позитивности, самоуверенности, сделал жест решительного несогласия.

Ричмонд улыбнулся и продолжил:

– Да, молодой человек, да! Когда любовь приказывает, мы все повинуемся: ты, я, все мы повинуемся. Мы можем извиваться, бороться, но мы сдаемся. Что бы ты сделал, если бы влюбился?

Роджер наклонился вперед в своем кресле и твердо посмотрел в проницательные, добрые глаза отца Беатрис.

– Я бы уехал, – медленно произнес он.

Двое мужчин пристально смотрели друг на друга, каждый читал мысли другого. И снова под молодой и романтической красотой Ричмонд увидел человека, с которым его дочь еще не была знакома, человека с великим характером, изящно скрытым за романтично выглядящим художником, персонажа, который еще только формируется, но имеет внушительные очертания, которые позволяют представить себе что-то из окончательной формы. Наконец Ричмонд сказал:

– Да, я верю, что ты мог бы уехать и сделал бы это.

Роджер покраснел и опустил глаза.

– Если бы я этого не сделал, то почувствовал бы, что обманул все, что для меня значит, – сказал он. – Как бы я ее ни любил, я бы уехал.

– А она? – Спросил Ричмонд. – А как насчет нее?

Роджер слабо улыбнулся сардонической улыбкой.

– Женщины легко забывают о своих капризах.

– Ты легко забудешь? – Мягко сказал пожилой мужчина. Он выглядел очень старым, очень нежным и добрым.

Красивое лицо молодого художника стало серьезным.

– Боюсь, что нет, – сказал он. – Но если я мог бы забыть … реальность, то, конечно, она могла бы забыть фантазию.