Белая птица

Ему ответил дедушка в парусиновой толстовке:

— А как же! Без пересадки.

В вагон набилось полно народу. Мама все время молчала. И Сереже пришлось самому объяснять дедушке и своей команде, почему Ухтомка — Ухтомка.

Был такой машинист Ухтомский. Он не захотел вести поезд с белогвардейцами против революции. И не повел. Его поставили к стенке… Кровь его пролилась на железную дорогу. Поэтому назвали то место, где пролилась его кровь, Ухтомкой.

В Ухтомке у них была дача, теперь — нет, зато там есть океан!

Когда же Сережа осмотрелся, он увидел — нет мамы… Пропала и Машка…

Он нашел их на вагонной площадке. Мама стояла у открытых дверей, прижав к носу маленький платок. Глаза у нее были узкие-узкие, блестящие. А Маша держала ее за руку, как будто свою маму.

Сережа до того удивился, что не посмел их расспрашивать ни о чем.

В Ухтомке сошли на берег. Дедушка в толстовке сошел с ними.

— А ведь я вас, мне кажется, знаю. Мой дом по соседству — на «Третьем Интернационале»…

— Возможно. Разумеется… — перебила его мама. — Благодарю вас. Не беспокойтесь! — И быстро пошла по платформе, а дедушка остался.

Затем Сережа, Володя и Маша разулись и зашагали босиком под соснами по горячему колючему песку. Сосны росли до неба. Стволы были золотистые, шелковые, словно прозрачные. По стволам головой вниз ходили сизые дятлы.

Сережа и Володя приспустили у рюкзака ремни и понесли его вдвоем — по ремню на каждого. Шли не в ногу, толкались, лягались, бодались, безглазые от смеха. Маша висла сзади на мешке и ехала на мальчиках, взвизгивая так нежно и отчаянно, что мама всякий раз оглядывалась.

Вдоль проточной канавки вышли к океану. И вот он открылся во всем своем величии. Океан был круглый, примерно саженей двадцати в поперечнике. Океанская вода синела на солнце. Берега простирались отлого, желтые, чистые, теплые, как в Африке.

Сели закусить. У океана хорошо закусывать. Распотрошили рюкзак и долго веселились, развернув салфетку с вареными яйцами. Они были немилосердно раздавлены.

— Ребятки, — сказала мама, закалывая шпильками волосы на затылке, — значит, так: на море ураган! Над портом поднят сигнал: выходить в открытое море запрещено! Машенька, смотри за капитанами. Я буду тут недалеко. Если полезут в воду, крикни мне. Я приду, и мы… поедем домой.

Маша немедля встала между мальчишками и прудом, расставив ноги, с всхлипом, воинственно потянула носом. Мама пошла вдоль берега в лес…

Несколько гнетущих минут длилось молчание. Маша стояла как скала. Все трое угрюмо сопели.

Такого подвоха Сережа не ожидал. Это было слишком жестоко. И если на то пошло, он вообще уходит с корабля, срывает с себя капитанские нашивки, бросает в пучину золоченый кортик и флягу с ромом. Баста! Сейчас он умрет на диком обрыве в безысходной тоске по родине.

Сережа повалился на спину, на голубой лед глетчера, но не успел умереть. Неведомо откуда донеслось гнусавое пение:

Захотелось моряку
В эту самую реку…
А велели моряку
Жарить пузо на песку.
Жарить пузо, жарить пузо,
Жарить пузо на песку.

Сережа не выдержал, бросился со своего глетчера на Володьку, и они кубарем покатились по песку. Возились-возились, выбились из сил. Отдышались и заорали в два горла:

А я ста-арый моряк!
Почему же, почему же,
Почему же я дурак?

У Маши немного отлегло от сердца.

Она разжала кулачок, развернула сложенный вво́сьмеро, слипшийся, измятый рубль. Подошла к пруду и принялась полоскать рубль в воде, размашисто водя им из стороны в сторону.

Когда же она подняла голову, капитаны стояли в пруду уже по коленки.

Маша так и села. Хотела взвизгнуть. Горло перехватило. Поздно. Прозевала.

Мальчишки яростно трясли кулаками. Сережа шептал, пригибаясь:

— Виляй Хвост! Стой! Умри…

— Сама не умрешь — убьем! — добавил Володя.

В один миг стянул с себя рубашку и швырнул на берег. Сережа не успел схватить его ни за руку, ни за трусы. Поеживаясь, покряхтывая, потирая ладонями бока, Вовка ходко пошел от берега вглубь, в сверкающий под солнцем, горящий бездымным спиртовым пламенем океан.

— Рыжий! — вскрикнул Сережа испуганно. — Пошел домой! Слышишь? Такого уговора не было…

Маша заплакала, сидя около своего рубля.

— Вовочка, иди сюда скореечко… Братик родненький, хорошенький…

— Ори, ори погромче, чтобы услышала… Ори давай! — ответил Вовка.

Он зашел в воду по грудку, потом по шейку, оглядываясь смешливо, наслаждаясь тем, как на него смотрят. Нырнул, показал пятки, достал дно и, вынырнув, высморкался пронзительно. Отплыл еще немного и беспорядочно заболтал руками и ногами, забулькал, пуская большие пузыри, и стал кричать, захлебываясь, негромко и страшно:

— Тону-у… Буль-буль-буль… Спасите!.. Буль-буль… Судорога-а… Буль-буль-буль…

Сережа не умел плавать. На его глазах никогда не тонули. Он не знал, что можно так баловаться. Спина его под рубашкой мгновенно покрылась обжигающей испариной. Неведомая сила, против воли, вопреки желанию, толкнула его к Вовке.