Белая птица

— Так, значит, Крестная? — спросил Карачаев. — Окержачилась, комсомолка! Ну, рассказывай… сколько раз еще переходила Иртыш?

Он и не заметил, как перешел на «ты», а у нее закружилась голова.

Сев верхом на табуретку, она показала в лицах, как воевала с иноходцем, умолчала только про вазелин…

Карачаев смеялся — глазами и скулами, но так беззвучно-заливисто, что нельзя было спокойно смотреть на его лицо. «Не надо так… разболится голова…» — молила она взглядом. Павлищев молча почесывал ногтем нос.

Ей было хорошо, так хорошо, что впору разреветься. Это не могло кончиться благополучно.

Улучив минуту, она пошла в сени напиться.

Напилась, вынула из нагрудного кармана гимнастерки серебряные отцовские часы, послушала, как они звучно тикают, поцеловала и с силой стукнула их ребром по бревенчатой стене избы. Часы остановились. Она еще раз судорожно прижала их к губам и положила в карман.

Вернувшись в горницу, она с озабоченным видом протянула часы Карачаеву.

— Понять не могу, что с ними стряслось?

— Как — что стряслось? — удивился он. У него был особый слух на механизмы, и он ясно слышал безупречное гармоничное тиканье часов в кармане ее гимнастерки перед тем, как она пошла в сени. — Ты что, уронила их?

— Н-нет!

Тут же она поняла, что выдала себя.

Лицо Карачаева потемнело. Черные пятна из-под глаз расплылись по скулам. И стало видно, как ему худо, — наверно, долгое было кровотечение из раны на голове.

Он сидел, она стояла, держа часы с открытой крышкой.

— У бухгалтера научилась, — сказал он ей скучливо, как говорил в Усть-Каменогорске.

И, не касаясь часов, пробежал глазами надпись, выгравированную на внутренней стороне верхней крышки: «Г-ну Кореневу Павлу Евгениевичу от коллег по Российскому императорскому математическому о-ву в М-ве, 1913». Угрюмо покачал головой. А она покраснела так, что на носу у нее выступили капельки пота.

Вот она и показала, чего она сто́ит.

Павлищев смотрел на нее сочувственно…

С громким щелчком она закрыла крышку и пошла из избы — с глаз долой, пореветь где-нибудь в темном углу.

Карачаев догнал ее в сенях, остановил, повернул к себе. Насупился и поцеловал ее сперва в одну, потом в другую щеку.

Судя по его сжатым губам, он был взбешен. Судя по глазам, восхищен.

— Бывает, что и часам больно… поняла? Ось маятника сломана. Где ее теперь достанешь?

— Я больше не буду… поверьте, — ответила она и, встав на носки, потянулась губами и тоже поцеловала его в небритую щеку.

Хотела коснуться пятна на его повязке, как вдруг он вскинул голову, прислушиваясь (что-то клацнуло металлическое), и кинулся в горницу.

Когда она вбежала следом, Карачаев и Павлищев стояли посреди горницы, друг против друга, неподвижно, бурые от натуги. Карачаев держал Павлищева за запястья, и в правой полураскрытой ладони бухгалтера висел черный браунинг.

Браунинг висел на кончиках пальцев. Но девушка не разглядела этого и закричала:

— Иван Викентьевич! Сейчас же! Бросьте!

Павлищев выронил пистолет, и она ногой толкнула его под стол.

Карачаев отпустил бухгалтера, поднял браунинг. Павлищев грузно опустился на табуретку у стола.

Поглядывая на него, Карачаев вынул обойму. В ней был один патрон!

— Это для кого же вы приберегли… последний?

Девушка подошла к Павлищеву.

— Он хотел застрелиться.

— Ты знала об этом?

— Он мне сам сказал.

— Вон что! — Карачаев подбросил на ладони разряженный браунинг. — Спектаклик-то, оказывается, с репетицией. По всем правилам искусства.

Павлищев усмехнулся одной стороной лица. Правая кисть его была скрючена, как будто обнимала невидимый шар. Павлищев положил ее на стол. Сказал вяло:

— Непонятно, как вы справились левой рукой с моей правой…

— А я левша. Вы запамятовали?

— Ах, да, да, да…

«Неужели же это разыграно? — подумала девушка с неожиданным гневом. — Может, и пулемет на ригаче у старшего Докутича Павлищев выдал, уже зная, что пулемет нашли и взяли… Ах, лиса! Значит, и отчаяние, и откровенность, и похвалы ей и Карачаеву — ложь, личина, как у Хлюбишкина?»

— Черт же вас побери, — сказала она, сжимая маленькие кулачки.

Павлищев брезгливо пожевал губами и сказал Карачаеву:

— Ну, так вот-с… У Колчака я не был. Тем более — у Дутова или Унгерна, как вы изволите предполагать. И только вам, вам, Карачаев, я обязан идиотской репутацией головореза! Пусть я бывший, так сказать, старой веры, не отрицаю, но все-таки не пара Докутичам и уж отнюдь не комедиант… Я офицер, господа. Моя лошадь сломала спину, и этот единственный последний патрон, извините, мое неотъемлемое право.

Карачаев с недоумением посмотрел на девушку.

— Постойте, постойте, — сказал он, — это кому же вы говорите? Это перед ней вы распускаете хвост?

Павлищев злобно-раздраженно взглянул на Карачаева, на миг оскалив желтоватые лошадиные зубы.

— Да хоть бы и перед ней, сударь мой! Сего фортеля вам не понять… А меж тем ей вы мно-огим обязаны.